Ирландское сердце - Мэри Пэт Келли

Третьего мая Патрик Пирс, Томас Макдонах и Томас Кларк были расстреляны перед строем. На следующий день казнены Джозеф Планкетт, Уилли Пирс, Эдвард Дейли и Майкл О’Ханрахан. Пятого мая умер Джон Макбрайд. Он приехал в Дублин на чью-то свадьбу и ничего не знал о восстании, но случайно натолкнулся на отряд, захватывавший бисквитную фабрику Джейкоба, и присоединился к схватке. Еще четверо были казнены 8 мая, и, наконец, 12-го очередь дошла до Шона Мак-Диармады и Джеймса Коннолли, который был так тяжело ранен, что не мог стоять: расстреляли его, предварительно усадив на стул. Как и прежде, эти подробности мы узнали только через неделю. У меня не было никакой возможности выяснить, где сейчас Питер. Что с ним случилось? Отец Кевин сказал, что в графстве Голуэй тоже были бои.

– Я еду в Ирландию, – заявила я отцу Кевину в конце мая. – Я должна это сделать.

14 августа, 1916

– Нет, мисс, – сказал мне молодой клерк британского посольства. – По вашему запросу на разрешение въезда в Ирландию получен отказ – в который раз.

Я уже хорошо знала этого парня. Потому что приходила в его кабинет каждую неделю, начиная с мая. Каждый раз он протягивал мне мое заявление с печатью «Отказать». И никаких объяснений давать не собирался.

– Но они хотя бы читали приложенные мною к заявлению письма от миссис Вандербильт, доктора Гроса, пяти американских медсестер и четырех водителей скорой помощи? – спросила я, указывая на толстую пачку документов у него на стойке.

Он покачал головой и подвинул бумаги ко мне. Все это молча.

Всякий раз я приносила новые письма и новые рекомендации от еще более уважаемых людей, но мне по-прежнему не разрешали поехать в Ирландию.

– Я советую вам, мисс Келли, больше сюда не возвращаться. Вы становитесь навязчивой, – сказал он мне.

– Сколько вам лет? – спросила я у него.

– Не вижу, какое вам до этого может быть дело, – огрызнулся он.

– Думаю, лет двадцать пять, и вы очень здоровый на вид. Хотя начали немного полнеть, и этот цвет лица – видимо, пьете слишком много вина. Мне даже странно видеть молодого парня таким розовеньким и ухоженным. Мужчины, за которыми я ухаживаю в госпитале…

Он развернулся и ушел из-за стойки в заднюю часть конторы.

Новостей от Питера не было, как и возможности добраться к нему.

– Бросьте эту затею, – сказала мне Маргарет, когда я в тот день возвратилась в госпиталь. – Вы действительно хотите, чтобы британское правительство плотно занялось вами?

– Вряд ли они натолкнутся на мой некролог в давних выпусках «Чикаго Трибьюн», – ответила я.

Мы с ней стояли перед комнатой отдыха персонала. Я заступала на ночную смену. К нам подошел Пол О’Тул. Он даже не скрывал, что подслушивает.

– Там один молодой парень хочет увидеть вас, – сказал он. – Это один из американских водителей «скорой помощи», которые были в Вердене.

– Он знает меня? – удивилась я.

– Не совсем вас, Нора, – ответил Пол. – Но я тут разговорился с ним насчет Ирландии. Он из тех американцев, которые любят подчеркивать свое ирландское происхождение. Фамилия его Кеог. Но вот имя жутко аристократическое – Гренвилль Темпл, если вы можете себе такое представить. Он говорит, что его отец родился еще в «старой Ирландии». Вскользь упомянул Мод Гонн, а я ему ответил, что в последнее время ее тут не видел, но зато здесь есть ее подруга. Он в восьмой палате.

Весь май и июнь Мод была в Париже. Мы с ней и отцом Кевином много часов провели вместе в Ирландском колледже, буквально по строчкам изучая каждую английскую газету, которая попадала нам в руки.

– Это мои друзья. И это тоже. Умерли. В тюрьме. Почему мне никто ничего не пишет? – раз за разом повторяла тогда Мод.

– Цензура, – вздохнул отец Кевин. – Никто из наших священников здесь также не получает писем из Дублина. Теперь, когда правительство ввело военное положение, британцы могут делать с нами что угодно.

Хороших новостей было всего две. Смертный приговор Констанции Маркевич заменили на пожизненное заключение, а Имон де Валера, тоже один из лидеров восстания, избежал казни, по словам Мод, потому что был гражданином Соединенных Штатов.

– Все-таки иногда полезно быть женщиной или американцем, – сказала я Мод, помогая паковать вещи в ее квартире на улице Благовещенья в самый последний день перед ее отъездом в Нормандию.

– Мне нужно вернуться к морю, – сказала она, – выбраться из-под этой черной тучи. Я не спала, не ела. Я боялась за своих детей. И я очень, очень опечалена, Нора, когда думаю о своих друзьях, которых потеряла, но одновременно и очень горжусь, что принадлежу к ирландской нации, породившей таких людей.

– Да. Я тоже, – согласилась я.

– По крайней мере, они сложили головы, сражаясь за свободу своей страны, – продолжала она. – А не как наши несчастные ирландские солдаты на фронте, которые воюют просто потому, что их расстреляют, если они не будут этого делать.

– Это верно, – кивнула я.

– Я не получала писем от Джона Куинна. Надеюсь, общественное мнение Америки на стороне Ирландии, – сказала она.

– Об этом не беспокойтесь, – ответила я. – Кэролин Уилсон говорит, что все газеты у нас на родине осуждают Британию. И сейчас у американцев уже нет такой готовности воевать за Англию.

– Я послала свою статью в «Нью-Йорк Сан». Надеюсь, они ее напечатают. Я была бы очень благодарна вам, Нора, если бы вы время от времени наведывались ко мне на квартиру и проверяли почту, – попросила она напоследок.

Разумеется, я согласилась. Но в течение последующих месяцев из Америки ничего не было, хотя пришло несколько писем от У. Б. Йейтса, которые я переслала ей в Нормандию. Я еще подумала, что он начал снова ухаживать за вдовой Макбрайд.

Пол ожидал, чтобы я следовала за ним. Мы нашли молодого Кеога сидящим на кровати; на коленях у него был альбом, и он делал какие-то наброски. Он больше походил на звезду студенческой футбольной команды, чем на художника. При виде меня он расцвел в широкой улыбке.

– Господи, мисс Келли, – воскликнул он. – Как же вы похожи на мою тетю Энни.

– На любимую тетю, надеюсь, – откликнулась я. – Меня зовут Нора.

– Ну а меня Гренвилль Темпл. – Он пожал плечами. – Такие имена достаются нашей семье от родственников по линии матери. Они ужасно гордятся своими предками и утверждают, что в родстве с Робертом Эмметом Отважным.

– Рада за них, – ответила я.

– Большинство ребят зовет меня просто Кеог, – продолжал он.

– В Чикаго очень много Кеогов, – заметила я. – По большей части они выходцы из графства Голуэй.

– Отец мой родился в Нью-Россе, что в графстве Уэксфорд, – сказал юный Кеог. – В Америку он приехал в восемнадцать. Сначала отправился в Бостон, поскольку другая семья из Нью-Росса, Кеннеди, устроилась там очень хорошо. Они помогли ему. Потом он перебрался в Нью-Йорк, занялся политикой. Сейчас он судья.