Костры на берегах - Андрей Леонидович Никитин

Многое рассказали ему беормы о своей родной стране и о странах, которые к ней прилегают; но он не знает, насколько это правда, потому что сам он этого не видел, показалось ему только, что финны, как и беормы, говорят почти на одном языке. Вскоре он поехал туда, не только чтобы снова увидеть эти края, но и за китами-единорогами, потому что у них на зубах хорошая кость — несколько таких зубов они привезли королю, — а их кожи очень хороши для канатов. Этот кит был значительно меньше других, он был не больше семи локтей. Самая же лучшая охота на китов у него на родине; они достигают там сорока восьми локтей длины, а самый большой — пятидесяти локтей. Там, сказал он, с шестью лодками он убил за два дня шестьдесят китов…».

Внимание к тексту, к каждому его слову всегда бывает вознаграждено. Появились «швы» между разнородными отрывками, исчезли мифические «моржи», достигавшие в прежних переводах чуть ли не тридцатиметровой длины… По-видимому, современные переводчики-филологи никогда не слышали о единороге, именуемом еще нарвалом, чей длинный «рог», или «зуб», высоко ценился в средневековой Европе. Из него изготовляли посохи епископов и королей, а порошок из него считался действенным лекарством от многих болезней. Мне было понятно, что рог и зуб позволили незадачливому переводчику в академическом издании текста Оттара осмыслить нарвала — «моржом». Но вот каким образом в гигантских моржей превратились киты — для меня так и осталось загадкой. Или «hornwael» превратился в «horschwael’a» под пером древнего писца?

Главным достижением было то, что найденные теперь фразы Вульфстана изъяли из рассказа Оттара пресловутых бьярмов, которых, как выяснилось, здесь и в помине не было. Разговор шел о неких «беормах», о которых ничего вразумительного не сообщалось, кроме того, что их язык вроде бы схож с финским и на чью землю рассказчик — или рассказчики? — не решились ступить.

Так, может быть, Оттар и не был в «земле бьярмов»?!

Вчитаемся еще раз в текст. Есть ли в рассказе Оттара хоть один намек, показывающий его заинтересованность в Биармии и в бьярмах? Я не говорю уже о том, что совершенно непонятно, где он ухитрился услышать многочисленные россказни «беормов» о соседних странах, когда в своем рассказе Оттар недвусмысленно заявляет, что, сколько бы он ни плыл на север, на восток и на юг, по правую руку у него была «необитаемая пустыня». То, что она все-таки оказывается населена «рыбаками, охотниками и птицеловами», ничего не значит: для него это не те люди, о которых стоило бы говорить, а всего лишь финны, то есть саамы-лопари. Откуда видно, что «большая река» принадлежала другому народу? Может быть, открыв ее, на следующее лето Оттар едет туда торговать или грабить? Ничего подобного. В «те края» он едет всего лишь на морскую охоту, а вовсе не в «страну бьярмов» или «беормов»!

Да и путь туда совсем недалек. «Чистого плавания» в одну сторону у Оттара было всего пятнадцать дней — плавания медленного и осторожного, так как пробирался он в незнакомых водах. Поскольку при перемене курса он должен был всякий раз ждать попутного ветра, можно заключить, что суденышко его было невелико, без достаточного количества гребцов, и оснащено прямым парусом, что не позволяло Оттару маневрировать и идти галсами. Все это заставляет согласиться с расчетами С. К. Кузнецова и поддержавшего его уже в наше время М. И. Белова, одного из лучших знатоков северного мореплавания, что Оттар вряд ли продвинулся дальше Варангер-фьорда. Скорее всего он не дошел даже до Нордкапа, плутая в шхерах, не отдаляясь от изрезанного фиордами и усеянного островами северного побережья Скандинавии. Наконец, стоит вспомнить, что путь Оттара к «беормам» определяется, по его словам, всего лишь двумя неделями плавания, указывая на расстояние вдвое меньшее, чем то, какое он прошел на юг, в Хедебю. Даже если закрыть глаза на сложности плавания на северо-восток — неизвестность, течения, непогоду, туманы и прочее, количество дней, проведенное Оттаром в море, не позволяет продлить его путь далее Варангер-фьорда.

Незаинтересованность Оттара в беормах стоит в разительном противоречии со всем, что мы знаем о бьярмах, — по сообщениям саг, по сохранившимся строкам скальдических стихотворений, прославлявших подвиги героев в «стране бьярмов», по той настойчивости, с которой в это эльдорадо викингов ежегодно отправляются военные экспедиции. Здесь — ничего похожего. Ни восторга, ни похвальбы, ни просто интереса. А ведь все без исключения историки полагали и полагают, что именно Оттар открыл Биармию для скандинавов! Быть первооткрывателем — и не заметить своего открытия? Или никакого открытия не произошло, потому что там, куда плавал Оттар, ничего не было — ни золота, ни серебра, ни мехов, ни самих бьярмов?

Очень похоже. Ведь весь рассказ Оттара оставляет у читателя впечатление эпического спокойствия — спокойствия пустыни вод и пустыни берега, освещаемых незакатным полярным солнцем. Разве что кое-где виднеются летние чумы саамов, в короткое заполярное лето промышляющих ловлей трески, сбором птичьих яиц да охотой.

А «беормы»? Что они собой представляли? Где обитали? Кто они — «говорящие по-фински»? Если о них рассказывает Вульфстан, то почему столь кратко? И не только кратко, а, я бы сказал, невразумительно!

И тут обнаруживается еще один любопытный факт, дающий повод для размышления. Вульфстан вообще удивительно краток. Не только здесь, но и там, где он рассказывает королю об их совместном с Оттаром плавании на восток.

Вместо развернутого рассказа о народах, обитавших на берегах Балтийского моря, о стоящих там городах, нравах жителей, достопримечательностях, опасностях плавания, товарах и торговле — то есть о всем том, о чем обязан был рассказать слушателям путешественник, прибывший из поездки, и ради чего эти слушатели откладывали все свои дела, — Вульфстан только кратко перечисляет географические ориентиры пути вроде названия островов и указания, кому они принадлежат, а потом почти что без всякого перехода пространно рассказывает о погребальных обычаях эстов. И все.

Не правда ли, странно?

Особенно странно, потому что при описании тризны у