Севильский слепец - Роберт Уилсон

У него при себе были кое-какие деньжата, скопленные за годы службы…

— Кто-то их украл, — прервал его Фалькон, — и поэтому отец оказался в. Танжере.

— Верно, — подтвердил Эль Сурдо. — Вот Рауль и признался ему, что это он украл его сбережения. После этого они больше не разговаривали.

— Почему?

— Ваш отец считал, что Рауль Хименес не имел права коверкать чужую жизнь. Я сказал, что если все в итоге вышло к лучшему, то что из того? Он сколотил себе там приличное состояние, стал знаменитым. Но ваш папаня даже слушать не пожелал — носился в ярости по дому и орал: «Он погубил меня, этот cabron погубил меня!» Но только я, Хавьер, хоть убей, не могу никак усмотреть погибели в том, чего достиг Франсиско Фалькон. Особенно его взбесило, что Рауль Хименес доложил ему об этом. Потом он узнал, какие несчастья случились в семье его друга. Жена покончила с собой. Младший сын умер. Дочь попала в психиатрическую лечебницу, а старший сын больше с ним не разговаривал. Это была катастрофа… и тогда ваш отец наконец понял, что сейчас Рауль Хименес меньше всего нуждается в старом друге, он стремится к новой жизни… без Франсиско Фалькона.

— Вы сказали, что мой отец придумал, как избавиться от одиночества.

— Он говорил мне, что друзья ему ни к чему. Единственное, чего ему действительно недоставало, это общения.

— А как же Мануэла? — спросил Хавьер. — Разве Мануэла не навещала его?

— Навещала, но он не питал к ней особой нежности. Она заходила раз в неделю на несколько часов, но это не решало проблему. Ему хотелось, чтобы кто-то заполнил пустоты в его доме. Ему импонировала молодежь — без зауми, без предрассудков, веселая. И он договорился со здешним и Мадридским университетами, чтобы они присылали к нему на практику по студенту в месяц. Для него это было самое оно. А по-моему, так жуткая обуза.

— Он ничего мне не говорил.

— Может, не хотел показывать вам свою слабость, — сказал Эль Сурдо, — или не хотел коверкать вашу жизнь.

Почти стемнело, когда Фалькон кружным путем добрался наконец до дома. Входя в дверь, он отфутболил к противоположной стене два пакета, явно пропихнутых в его отсутствие через почтовую щель. На обоих не было адреса, а только цифры «1» и «2».

Фалькон отнес их в кабинет, где у него хранилась пара латексных перчаток. Он распечатал первый пакет и вынул оттуда конверт с надписью: «Наглядный урок № 4». Внутри была карточка. Он взял ее и прочел: «Трагическая смерть чистого гения».

В пакете находилось еще что-то более весомое. Фалькон постелил на стол бумагу и вытряхнул на нее стеклянную пластину, которая при ближайшем рассмотрении оказалась лежащим лицом вниз осколком зеркала. Он перевернул его стержнем шариковой ручки и увидел инициалы П.Л., словно бы выведенные кровью.

Фалькон откинулся на спинку стула. Подхватив миф, запущенный средствами массовой информации, Серхио хвастался тем, что отвлек внимание Пепе Леаля солнечным зайчиком, когда тот приготовился к нанесению решающего удара. Это было нереально. Однако Хавьер заинтересовался, почувствовав отчаяние в высокомерной и грубой выходке убийцы.

Он постучал пальцем по карточке с названием наглядного урока. Похожие слова использовала его мать, отвечая на вопрос Мануэлы о содержимом глиняного сосуда. Какая-то мысль зрела в мозгу Фалькона, но ухватить ее не получалось. Он отщелкнул от себя карточку и, открыв второй пакет, обнаружил там пачку фотокопий. Судя по почерку, это были листки из дневников его отца.

«7 июля 1962 года, Танжер

Я ничего не слыхал о Сальгадо со дня нашего возвращения из Нью-Йорка, и вдруг именно в тот момент, когда эта мысль проплыла по ясному горизонту моего сознания, прибежал мальчик с запиской, написанной его рукой на почтовой бумаге отеля «Рембрандт». Он умолял меня незамедлительно явиться к нему в номер 321. Записка не слишком меня удивила. Ведь у меня в мастерской нет телефона. И только дойдя до бульвара Пастера, я вдруг занервничал. Что же такое должно было случиться, чтобы он счел возможным оторвать меня от работы? Я был заинтригован и встревожен. Лифт в отеле «Рембрандт» — это такая дергающаяся и вздрагивающая махина, которая каждый раз преисполняет меня уверенностью, что трос, на котором она висит, вот-вот лопнет. К двери с номером 321 я подошел с ощущением приближающегося рокового конца. Между нею и дверью в комнату имеется короткий коридорчик — одна из тех вызывающих недоумение конструктивных особенностей, которая, кажется, специально предусмотрена для такого рода случаев. Это позволило Сальгадо втащить меня внутрь и объяснить экстремальность ситуации в пространстве, над которым не тяготел ужас происшедшего.

Краткая версия — там, в номере, мертвый мальчишка.

Сальгадо сообщил мне, что он умер случайно.

«Случайно?» — удивился я.

«Он упал и ударился головой, — сказал он. — Он, должно быть, неудачно ушибся, но он определенно мертв».

«Как он упал?»

«Споткнулся на пороге ванной… но я втащил его на постель».

«Тогда почему бы нам не вызвать полицию и не объяснить все таким вот образом?»

Сальгадо молчал.

«Могу я хотя бы взглянуть на него?» — спросил я и, не дожидаясь ответа, прошел в комнату и обнаружил среди сбитых и скрученных простыней голого паренька: одна рука скрючена, язык наружу, глаза выпучены, на шее множество кровоподтеков.

«Мне кажется, он не ударялся головой, а, Рамон?»

«Это был несчастный случай».

«Не понимаю, Рамон, как можно случайно кого-то задушить».

«Я старался сделать как лучше».

Некоторое время мы стояли, глядя друг другу в глаза. Вдруг Рамон повернулся к стене и принялся биться об нее головой, произнося что-то невразумительное — вроде как на баскском диалекте. Я усадил его в кресло и спросил, как было дело. Он прижал кулаки к голове и как заведенный повторял, что это случайность. Тогда я заявил ему, что сейчас вызову начальника полиции и он будет сам с ним объясняться. Рамон вскочил и забегал по комнате, театрально размахивая руками и тараторя на том же тарабарском языке. Я смазал его по щеке. Он сразу же обмяк и опустился на пол. Его птичьи плечи затряслись от рыданий. Я дал ему еще одну пощечину, развернув лицом к себе.

«Скажи мне наконец, что произошло, — потребовал я. — Я тебе не судья».

«Я убил его», — ответил он.

«Из-за любви?»

«No, no, no que no!» — воскликнул он с пафосом. С излишним пафосом.

Тут до меня дошло, что у него внутри такая мерзкая гниль, что он скрывает ее даже от самого себя. Рамон убил парнишку только потому, что тот ввел его в искушение. Сальгадо ферт. Он ухлыстывает за дамами. Они с М. обожают друг друга. У него куча романов, которые долго не тянутся. Теперь он богат, знаменит в своем узком мирке и пользуется уважением… но его влечет к мальчикам, а это не вяжется с тем раззолоченным имиджем, который он для себя придумал. Таково мое мнение. Мальчик пробудил в нем то, что ему ненавистно, и он его прикончил.