Париж - Эдвард Резерфорд

Поэтому, когда Марк спросил ее, по-прежнему ли ей трудно общаться с его другом, она сказала:

– Нет. Он американец, но я понемногу привыкаю к этому.

В начале мая тетя Элоиза объявила, что они с Мари пойдут в гости к Марку в его студию. Визит состоялся во вторую половину дня. Было светло, и Марк, очевидно, привел помещение в порядок перед их приходом. У одной стены он поставил канапе и стулья, где гостьи могли бы присесть, а перед ними – столик, на котором приготовил небольшое угощение. Его мольберт стоял в стороне, возле помоста и низкой скамьи для моделей. К дальней стене были прислонены картины, разделенные на две части: обернутые лицом и задником. Тут же стоял широкий стол для рисования, громоздились рулоны холста и подрамники.

– Этот портрет, – показал Марк на полотно на мольберте, – почти закончен. Что скажете?

На картине была вполоборота изображена стройная бледная неулыбающаяся женщина в длинном платье. Композиция подчеркивала официальность портрета и в то же время содержала намек на какую-то недосказанность, будто картина эта – обложка книги, которую зрителю предстоит прочитать.

– Кто это? – спросила Мари.

– Мадемуазель Ней, дочь одного стряпчего. Этот заказ нашел для меня отец, за что я ему очень благодарен.

– В этой женщине есть что-то загадочное и в то же время чувственное, – проговорила тетя Элоиза.

– Правда? – встрепенулся Марк. – Как интересно, что вы так думаете. Сам я этого не вижу. Она очень порядочная женщина, уверяю вас. И ее отец хорошо платит за портрет.

– Не сомневаюсь, – с прохладцей отреагировала тетя. – Покажешь нам что-нибудь еще?

Минут десять он демонстрировал картины, рисунки, наброски, среди которых были и портреты, и пейзажи, законченные и нет.

– Что же, Марк, вижу, ты много работаешь. И это меня радует. А ты сам доволен своей работой?

– Да.

– А что там? – Тетя Элоиза говорила о полотнах, повернутых к стене.

– Э-э… Это то, что у меня не получилось. Я намерен написать поверх этих картин что-нибудь другое.

– Можно нам взглянуть? Ты ведь знаешь, Марк, художники не всегда верно оценивают свои работы. Вдруг мы найдем там что-то особенное?

– Не найдете! – Он направил на тетю многозначительный взгляд. – Там нет ничего, что я хотел бы показать вам и Мари.

– Понимаю. – Тетя Элоиза опустила голову. – Художник должен беречь свою репутацию.

На взгляд Мари, тетя осталась довольна визитом к Марку. Ну а сама она была просто счастлива.

Во время прощания Мари заметила, как тетя Элоиза вкладывает в руку племянника свернутые трубочкой купюры, очевидно желая сделать это втайне от Мари.

– Почему вы дали Марку деньги? – спросила Мари, когда они вышли из студии.

– О… – проговорила тетя Элоиза, лишь на мгновение замешкавшись. – Я должна была заплатить ему за одну картину, которую он приобрел для меня.

Однако Мари не была уверена в том, что ей сказали правду.

Примерно через две недели отец сообщил Мари, что пришло письмо от Роланда де Синя.

– Он пишет, что после долгих размышлений решил вернуться в полк и посвятить себя военной карьере. Думаю, это означает, что он решил не заводить семью, по крайней мере пока. В любом случае мы какое-то время не увидим де Синя: его полк переводят на восток Франции.

– Жаль, что мы не будем видеться с ним, папа, но мои чувства не пострадали, – ответила Мари.

Тем не менее у нее осталось ощущение некой потери. Девушке всегда приятно знать, что ее руки добивается человек с высоким положением, и при отступлении претендента, пусть лишь предполагаемого, она невольно чувствует себя обойденной.

– Должен признаться, я очень надеялся, что он станет добиваться твоей руки, – честно сказал отец. – И пока думал, что это возможно, не искал с должным усердием других кандидатов.

– Мы оба будем искать их, папа, – утешила она его.

– И тот, кого мы найдем, станет счастливым человеком, – ответил он, целуя ее в макушку.

– Мари, мне дали очень важное поручение, – сказала ей тетя через несколько дней. – Американский друг твоего брата хочет познакомиться с Моне. Марк утверждает, что Хэдли только об этом и мечтает.

– Но говорят, что Моне почти никого не принимает, – возразила Мари, – и наотрез отказывается видеть незнакомцев.

Прошло уже много лет с тех пор, как великий живописец удалился в тихую деревушку Живерни, что лежала в восьмидесяти километрах от Парижа, на границе Нормандии. На какое-то время он обрел там покой. Но постепенно молодые художники стали совершать в Живерни настоящие паломничества, чтобы увидеть своего кумира, а потом образовали там постоянную колонию. В результате Моне был вынужден закрыть для посещений двери своего дома, чтобы иметь возможность спокойно работать.

– Я знаю кое-кого в Париже, кто мог бы испросить для нас особое разрешение, – с улыбкой сказала тетя. – Завтра я за тобой заеду.

До улицы Лаффитт от квартиры Бланшаров было не более десяти минут ходу: мимо колонного фасада церкви Мадлен и мимо Оперы, и вот слева начиналась уже нужная улица, прямая и узкая. Эта скромная городская артерия на пути к северу пересекала другие, куда более значительные магистрали с громкими названиями: бульвар Османа, улица Россини, улица Прованс, улица Лафайет, улица Виктуар. Но при всей своей скромности улица Лаффитт тоже была знаменита: здесь располагались лучшие художественные галереи Парижа.

Две дамы пересекли бульвар Османа и сразу увидели поджидающих их Марка и Хэдли. Через несколько минут они уже были в галерее.

Месье Поль Дюран-Рюэль уже отметил свое шестидесятилетие, хотя выглядел лет на десять моложе. Это был щеголеватый мужчина с усиками и приветливым лицом, а как только он заметил тетю Элоизу, его глаза вспыхнули радостью.

– Моя дорогая мадемуазель Бланшар, добро пожаловать.

Тетя Элоиза быстро познакомила всех друг с другом:

– Моя племянница Мари уже бывала здесь, Марка вы знаете, как я думаю, а это месье Хэдли, наш американский друг, который приехал в Париж изучать искусство.

В то время не проводилось никакой выставки, но на стенах висели картины художников, которых поддерживала галерея. Все двинулись по залу, осматривая полотна, и Дюран-Рюэль завел любезную беседу:

– Ваша семья по-прежнему владеет домом возле Барбизона?

– Да, в Фонтенбло.

– При моем отце, – пояснил коллекционер, обращаясь к Мари, – ваша тетя покупала у нас художников барбизонской школы. Если не ошибаюсь, у нее есть целых два Коро. А потом, когда он стал продвигать импрессионистов, как мы сейчас их называем, ваша тетя стала одной из наших первых покупателей.

– Расскажите молодежи, как это начиналось, – попросила тетя Элоиза.