Пляска смерти - Стивен Кинг

Но под всем этим, скрытое моральными условностямипроизведения жанра ужасов (может, и не очень хорошо скрытое), смутно виднеетсяподлинное лицо Оборотня. Я чувствовал себя обязанным написать “Противостояние”,потому что видел возможность гибели всего мощного социального процесса отодного удара. Я чувствовал себя Александром Македонским, который занес меч надгордиевым узлом и говорит: “Зачем, к дьяволу, развязывать? У меня есть способполучше”. А также Джонни Роттеном, когда он в начале классической, полнойзадора песни “Секс пистоле” кричит: “Анархия для Соединенного Королевства”. Ониздает низкий горловой смешок и затем добавляет: “Сейчас… Немедленно!” Мыслышим этот голос и испытываем сильнейшее облегчение. Худшее теперь ясно: мы вруках самого настоящего безумца.

И в таком состоянии уничтожение МИРА, КАКИМ МЫ ЕГО ЗНАЛИ,становится настоящим облегчением. Больше никакого Рональда Рейгана. Больше нет“Конг-шоу” или “Мыла” на ТВ – только успокаивающий снег! Больше неттеррористов! Нет больше дерьма! Только разрубленный гордиев узел в пыли. Ясчитаю, что под уровнем писателя ужасов с моралью (ноги этого писателя, как иноги Генри Джекила, “всегда ступают по праведному пути”) есть другое существо.Скажем, что это существо живет на третьем уровне Джека Финнея – резвящийсянигилист, который, если продолжить метафору Джекила – Хайда, не удовлетворяетсятем, что растаптывает девочку, а проделывает то же самое со всем миром. Да,друзья, в “Противостоянии” у меня была возможность уничтожить все человечество,и это было забавно!

И где же теперь мораль?

Что ж, поделюсь с вами своим мнением. Я думаю, что моральтам же, где и всегда: в сердцах и умах мужчин и женщин доброй воли. Поотношению к писателю это может означать, что он начинает с нигилистическойпредпосылки и постепенно усваивает старый урок о человеческих ценностях ичеловеческом поведении. В случае с “Противостоянием” мрачная предпосылка в том,что человечество несет в себе микроб – я представлял его себе символическивоплощенным вначале в САО, а потом в вирусе супергриппа, – который становится всеболее и более жизнеспособным по мере усиления влияния технологии. Супергриппвысвобождается в результате одной-единствен-ной технологической ошибки (нетакое уж беспочвенное предположение, если вспомнить, что случилось в прошломгоду на Тримайл-Айленд, или тревогу на военно-воздушной базе Лоринг в моемштате, когда бомбардировщики и истребители были уже готовы устремиться черезполюс на русских в результате небольшой ошибки компьютера, давшего сигнал, чторусские уже выпустили свои ракеты и Большая Война началась). Согласившись ссамим собой, что будет несколько выживших – нет выживших, нет истории, верно? –я смог нарисовать мир, в котором все запасы ядерного оружия проржавели и в тубезумную Вселенную, которую мы называем своим домом, возвращается некое подобиеморального, политического и экологического равновесия.

Но никто не знает, о чем думает – я даже считаю, что никтоне знает и то, что он знает, – пока мысли не выражены в письменной форме, и яосознал, что скорее всего выжившие подхватят прежние ссоры, а потом и староеоружие. Хуже того, в их распоряжении окажутся все смертоносные игрушки, ивполне может начаться соревнование: кто первым из этих безумцев сумеет ихзапустить. Мой собственный урок, который я вынес из работы над“Противостоянием”, таков: разрубая гордиев узел, мы не решаем загадку, ауничтожаем ее, и последняя строка книги свидетельствует о том, что загадкапо-прежнему остается.

В книге я также попытался выразить лучшие аспекты нашейжизни: простую человеческую храбрость, дружбу и любовь в мире, который кажетсясовершенно лишенным любви. Вопреки апокалиптической теме “Противостояние” – этокнига, полная надежды, и она повторяет замечание Альбера Камю: “Счастье тоженеизбежно”.

Как постоянно повторяла мне и брату Дэвиду наша мама:

"Надейтесь на лучшее и ждите худшего”; это хорошовыражает сущность написанной мною книги.

Итак, мы надеемся на четвертый уровень (тройной Оборотень?),который замкнет круг и снова приведет нас к писателю, но уже не как к писателю,а как к обычному человеку, мужчине или женщине, еще одному пассажиру накорабле, еще одному пилигриму на пути в неизвестность. И мы надеемся, что,увидев, как упал другой пассажир, он напишет об этом – но, конечно,предварительно поможет упавшему встать, отряхнет его одежду и убедится, что сним все в порядке и он может продолжать путь. Такое поведение не может бытьрезультатом какой-то моральной позиции, оно существует потому, что существуетлюбовь – как движущая сила человеческих отношений.

В конце концов мораль – это кодификация того, что сердцесчитает истинным, всего, что сердце требует от жизни, короче говоря, этоназывается цивилизацией. И если мы уберем ярлычки “произведение ужасов” или“жанр фэнтези”, заменив их более простым словом “литература”, нам легче будетпонять, что обвинения в аморальности не правомерны. Если мы говорим, чтоморальность происходит от доброго сердца – что не имеет никакого отношения кнелепой позе и счастливым последствиям, а аморальность – от недостатказаботливости, от плохого пригляда и от проституции драмы и мелодрамы радикакой-нибудь выгоды, денежной или иной, мы поймем, что достигли критическогосостояния, одновременно пригодного и для работы, и для проявления человечности.Литература – это истина внутри лжи, и к произведениям ужасов, как и к любымдругим, приложимы те же правила, которые существовали, когда Аристофан писалсвою пьесу ужасов о лягушках: мораль излагает истину, как понимает ее вашесердце. Когда Фрэнка Норриса спросили, не стыдно ли ему грязи и низостей,которые он изобразил в своем написанном на грани столетий романе “Мактиг”(McTeague), писатель ответил: “А почему я должен стыдиться? Я не лгал. Я нераболепствовал. Я сказал правду”.

Рассматриваемые в таком свете, произведения ужасов, по моемумнению, скорее заслуживают вердикта “невиновен”, нежели “виновен”.

17

Вы только взгляните… Кажется, солнце всходит. Мы танцеваливсю ночь, как влюбленные в каком-нибудь старом музыкальном фильме МГМ. Нооркестр уже прячет инструменты в футляры и покидает сцену. Все уже разошлись, кроменас с вами, и я думаю, нам тоже пора. Не могу передать вам, сколько наслаждениядоставил мне этот вечер, и если я был неуклюжим партнером (и иногда наступал наноги), прошу прощения. Я испытываю то же, вероятно, состояние, что и всевлюбленные, когда танец заканчивается: я устал, но мне хорошо.

Могу ли я, провожая вас к выходу, сказать еще кое-что? Мыстоим в вестибюле, а тем временем сворачивают ковер и гасят свет. Позвольтепомочь вам надеть пальто', я вас не задержу.

Возможно, разговоры о морали применительно к произведениямужасов только затмевают суть. У русских есть поговорка: “крик вальдшнепа”. Этобранное выражение, потому что вальдшнеп по природе чревовещатель, и если вывыстрелите туда, откуда услышали звук, останетесь голодным. Стреляй ввальдшнепа, а не в его крик, говорят русские.