Легаты печатей - Андрей Валентинов

И еще: при разговоре он всегда смотрит в лицо собеседнику, но не в глаза, а рядом, и поймать его взгляд невозможно.

Вот он какой, Лель, обаятельный истребитель Снегурочек…

– Это не конец света, – сообщил я в ответ на немой вопрос Ерпалыча и посмотрел на часы: три двадцать пять. – Это за нами. Пошли вниз, иначе они всю улицу переполошат. А вы, Идочка, на всякий случай запишите номер и марку машины: синий «Вольво» № 672-45 ХК. Если мы до завтра… нет, до послезавтра не объявимся – звоните прямо Ритке. Телефон я вам оставил, на тумбочке.

Идочка судорожно кивнула, Ерпалыч бодро покинул кресло, в котором обосновался минут сорок назад; и мы отправились одеваться.

Мой старый календарь при этом уведомил меня, что сегодня славный денек кудряв волос стричь, дабы мозг был ясен и весел;Идочкин календарь возражал, рекомендуя вбивать гвозди во зло и порчу,а также вызвать дух умершего для трех ответов.

По-моему, все складывалось наилучшим образом.

Фол и Папа, оказывается, тоже были здесь, на улице – и как это я их из окна не заметил? Прятались, что ли?

– Привет. А Пирр где?

– Занят гнедой. Дела у него сегодня, – бросает в пространство Фол, независимо щелкнув хвостом.

Можно не размышлять, что за дела у Пирра. Небось, едва мы тронемся, за нами скрытно последует изрядная мотокавалерийская группа прикрытия во главе с гнедым китоврасом.

Тьфу-ты пропасть, слово-то какое дурацкое, а ведь привязалось!

– Добрый день, господа! – Лель уже спешит навстречу, широко улыбаясь. – Господа… и дама! Прекрасная дама, мечта любого рыцаря!!

Он галантно склоняется к руке Папочки, тронув губами матовую кожу запястья, чуть повыше кожаной перчатки; и надо же! – Папочка неожиданно расцвела, зарделась и, кажется, даже малость смутилась. Когда еще дождешься: двуногий кавалер ей ручку целует! Впрочем, у кентов всякие телячьи нежности, насколько я знаю, вообще не приняты.

– Ах я, растяпа! – внезапно хлопает себя по лбу Лель знакомым жестом. – Надо было микроавтобус пригнать!

– Это еще зачем?

Фол недоуменно моргает, втайне ища подвоха.

– Как – зачем? Для вас. Вы ведь в этоне влезете! – Лель кивает на «Вольво».

– А мы своим ходом, – многообещающая улыбка Папочки цветет махровой сиренью. – Если яхонтовый пожелает, еще и его подвезти сможем! Эх, дальняя дорога, король червовый!..

– А не отстанете?

– Если дорогу покажешь – гляди, чтоб самому не отстать!

Батальная картина маслом: Фол принимает вызов.

Мечта Эрмитажа.

– Трассу на Богодухов знаете? Там у заброшенной деревни грунтовка на Малыжино – в курсе?

– Так… в общих чертах.

– Тогда гонки отменяются, – разводит руками Лель. – Еще заблудитесь… Ну что, поехали?

Салон машины внутри обит дорогой скрипящей кожей, а видно сквозь затемненные стекла прекрасно, как через обычные. Выходит, это они только снаружи – затемненные…

Мы с Ерпалычем усаживаемся на заднем сиденьи, Лель устраивается впереди, рядом с водителем. Водила у них тот еще орел: плечи мощно распирают кожаную куртку, затылок в три складки, короткая стрижка (но не братковская, а скорее боксерская, ежиком); и совершенно пустой взгляд. Даже не просто пустой – тусклый, засасывающий, хуже омута. Будто саму твою душу на опохмел выпить норовит; причем безо всяких усилий со стороны его, взгляда, обладателя. Обладателю наплевать, обладатель вас всех в гробу видал, в белых тапках: и тебя, и душу твою… При нашем появлении он лишь коротко косится поверх мехового воротника – и далее вновь сидит, не шевелясь, скифской бабой у музея краеведения. Хочется выяснить: дышит ли?

И где они такого типа откопали?

– Если хотите курить, – оборачивается к нам Лель с переднего сиденья, – то пепельница сбоку, в дверце. Сигарету?

– Спасибо, у меня есть, – я достаю пачку «Атамана» и вопросительно гляжу на Ерпалыча.

Досадливая отмашка: курите, мол, Алик, я вам не указ, потерплю!

– Погодите-погодите… – бормочет старик, ухарским жестом сбив облезлую шапку на затылок. – Малыжино… Богодуховская трасса… Это бывшее имение Голицыных?

– Совершенно верно, Иероним Павлович.

Лель протягивает мне зажигалку.

Интересно, есть ли на свете хоть что-нибудь, чего старый Сват-Кобелище не знает? Я, например, вообще плохо помню, кто такие эти Голицыны. Вроде, князья какие-то были, еще за царя Панька…

Прикуриваю. Одновременно, сытым котом на теплом подоконнике, начинает урчать двигатель. Я невольно слежу за движениями шофера – они на удивление точны и экономны. Профессионал. Сразу видно. Зря я на него бочку катил; а глаза… мало ли, у кого какие глаза!

Может, это контактные линзы отсвечивают?

Машина мягко трогается с места.

– Вот в этом самом Малыжино, куда мы с вами, Алик, сейчас благополучно едем, – птичья лапка Ерпалыча слегка треплет меня по плечу, – в девятнадцатом веке князьями Голицыными был основан дом призрения для душевнобольных и неполноценных граждан.

Дым встает мне поперек горла, и некоторое время я отчаянно кашляю.

– Дом пр езрения? Для психов? Собирали их туда скопом, садились вокруг в кресла средь шумного бала – и презирали?

– Это Олег Авраамович так шутит, – сообщает Ерпалыч с интересом слушающему Лелю. – Можете посмеяться, автору будет приятно. На самом деле ему прекрасно известно, что означает дом пр изрения. Нечто вроде частной благотворительной клиники. Позднее, уже при Советской власти, к ней пристроили интернат для умственно отсталых детей. Если не ошибаюсь, он действовал, как минимум, до Большой Игрушечной…

– И сейчас действует. Вкупе с клиникой, – вежливо уточняет Лель.

– А, так вы нас к юродивым решили определить?! – Ерпалыч мгновенно превращается в язву двенадцатиперстной кишки. – Правильно, нам с Аликом самое там и место!

– Ну, в интернате не только юродивые, как вы их изволили величать! Там у нас разные люди есть…

– Фимка, например, – бурчу я себе под нос, но у Леля начинается мания величия: он если не Гойя, то Бетховен.

Глухой, в смысле.

Свернув на Рымарскую, машина сперва резко тормозит, а там и вовсе останавливается. Пробка. Толпа людей – человек сорок, не меньше, все в римских тогах, лавровых венках и сандалиях на босу ногу! – запрудила улицу, мешая проезду. Машут искусственными снопами колосьев, у многих на плечах глиняные кувшины с водой; женщины поголовно – с зажжеными свечами, укрывают огоньки от ветра. Скандируют хором: Мать Светило, зять Ярило, дочь Звездило! Не злата-сребра прошу, не денег медных-бумажных, а прошу билетов продажных! Все дороги на мои пороги, во седьмом часу всех врагов зассу, люд хороший хлопнет в ладоши!Трое мужчин постарше прилюдно мочатся на тротуар; остальные зябко восхищаются – холодно ведь, не приведи Бог, замерзнет! Жорики стоят поодаль, ухмыляются, но разгонять не спешат. И без того ясно: театр Березиль премьеру на удачу заговаривает. А которые облегчаются – директор театра, главреж и зав. постановочной частью.