Убить фюрера - Олег Курылев

Два дня я пребывал в полной растерянности. Денег почти не оставалось. Комната в узенькой улочке, ведущей от кафедрального собора до площади с иезуитским монастырем, стоила мне десять крон в неделю. Оставшихся после покупки бумаги денег могло хватить только на телеграмму, и я уже подумывал, не написать ли нашему барону. И вот двенадцатого июля я стоял на центральной площади, более похожей на улицу обычной ширины, и уже мысленно прощался со своими часами, которые решил тут же и продать, как вдруг вижу… Кого бы ты думал? Ларса Бернадота — твоего шведского должника!

Я сразу узнал его по красному конопатому лицу, бородке и характерной хромоте, когда одна нога лишена возможности сгибаться в коленном суставе. Тебе трудно представить, что я почувствовал в тот момент. Это было невероятно! В сложившейся ситуации он был самым нужным мне человеком из всех живущих на свете: книгоиздатель, швед — то есть представитель нейтрального государства, но главное — наш должник!»

* * *

— Господин Бернадот? — бросился Каратаев к щурившемуся на солнце человеку в белом костюме. — Слава богу, я вас наконец-то нашел!

Бернадот только что вышел из Дивоны — трехэтажного особняка, выстроенного на центральной площади Дубровника почти четыре века назад. Теперь за его венецианским фасадом размещался дубровницкий архив, а раньше здесь чеканили монету и заключали торговые сделки. Выйдя на улицу, швед был ослеплен ярким светом и, конечно же, не узнал Каратаева.

— Простите, а кто вы?

— Ну как же, помните — Берлин, отель «Адлон», и двух господ, один из которых Пикарт, а другой — его помощник и ваш покорный слуга? Это было немногим более двух лет тому назад. Вспомнили? Тогда давайте отойдем в тень.

Услыхав о Пикарте, Бернадот не на шутку встревожился. Все это время имя злосчастного спорщика не выходило у него из головы. Он покорно последовал за Каратаевым под арку Рыбарских ворот, сбоку к которым была пристроена высокая городская звонница с часами. Они вошли в тень и остановились.

— Патрон велел мне разыскать вас, — обмахиваясь панамой, заговорил Каратаев. — Как ваше самочувствие? Вы здесь по делам?.. Ах, подлечить легкие… Нет-нет, трехлетний срок еще не вышел, и наш мораторий остается в силе. Более того, господин Пикарт хочет предложить вам аннулировать ваш долг в обмен на одну пустяковую услугу. Вы ведь по-прежнему печатаете книги?.. Отлично! Тогда пойдемте ко мне — это совсем рядом.

Через пятнадцать минут Каратаев выложил перед удивленным Бернадотом немецкий вариант рукописи.

— Услуга состоит в том, чтобы как можно быстрее издать эту книгу, причем издать сразу на трех языках. Она называется «Последний смотр императоров» и, уверяю вас, прославит своего первого издателя.

Ларс Бернадот был в недоумении. За два прошедших с момента пари года он не то чтобы позабыл о своем долге, просто как-то свыкся с его постоянным существованием.

— Я, конечно, с большим удовольствием, но на иностранных языках…

— Языки не помеха, господин Бернадот. Вы изготовите клише (или как там это у вас называется) фотохимическим способом прямо с этих листов. Книга отредактирована и не требует правки. И тираж совершенно мизерный: всего лишь сто экземпляров.

— Но я должен ознакомиться с содержанием.

— Знакомьтесь, — Каратаев придвинул стул, предлагая издателю сесть. — Какой язык предпочитаете? А я распоряжусь насчет кофе.

— Вы шутите. На это уйдет не меньше двух дней… И потом, сейчас мы готовим очень дорогое издание «Калевалы» — это финский народный эпос. Закуплена мелованная бумага, заказ размещен в Вене в типографии Рейнфельда. Вот если сразу после этого…

— Постойте, постойте! — прервал его Савва. — А что, если на вашей мелованной бумаге мы и напечатаем «Последний смотр»? Параллельно с «Калевалой»? Шикарное издание, в белой коже с тиснением, каждый том в роскошной коробке, оклеенной черным бархатом. А? Что скажете? Марок по двести за экземпляр! При этом, заметьте, все расходы вам будут оплачены.

— И мой долг…

— Пикарт вернет вам ваш вексель, но всю работу надо сделать к концу августа.

— Это невозможно.

— Согласен, если мы будем здесь рассиживаться, поэтому предлагаю немедленно отправляться на вокзал, а чтением заняться в дороге.

* * *

— Вы хотели что-то заявить? — нарочито сухо спросил Бловиц.

— Скорее выдать небольшой секрет, — ответил Нижегородский. — С глазу на глаз.

Следователь попросил секретаря выйти и запер за ним дверь.

— Я вас слушаю.

Нижегородский надел очки.

— Я являюсь сотрудником тайной организации, занимающейся сбором разного рода информации и ее использованием, — сразу взял он быка за рога. — Непосредственно я работаю в отделе персональных досье.

— Интересно. И какое же государство вы представляете?

— Никакое.

— Как так? — поднял брови Бловиц.

— Наша организация надгосударственная и наднациональная, — спокойно пояснил Вадим. — Она действует в собственных интересах в соответствии со своей программой и уставом. Иногда мы выполняем заказы частных лиц, но только в случае, если их выполнение не противоречит нашей идеологии.

— Это что же, масонская ложа?

— Можно сказать и так.

Бловиц разочарованно посмотрел на собеседника.

— И это все? Все, что вы имели мне сообщить по большому секрету?

— Все, — совершенно невозмутимо и даже с долей некоторого удивления подтвердил Нижегородский, как бы говоря: «А вам мало, что ли?» — Надеюсь, теперь вы меня отпустите? — добавил он.

— Это на каком же основании? — в свою очередь удивился Бловиц. — Только потому, что вы масон?

— Но я не вольный каменщик, господин Бловиц, и не сын вдовы. Вы не расслышали — я сижу на персональных досье. Салонные сплетни, продажный министр и подкупленный полицейский, в конце концов, просто болтливый консьерж — вот мои предпочтения и круг моих знакомств. Я словно библейский сборщик податей, только собираю не деньги, а человеческие пороки, ведь в каждом досье в первую голову ценятся именно они. Компромат — это мой хлеб, и чем влиятельнее человек, на которого он собран, тем этот хлеб вкуснее.

— Все это весьма любопытно, но что дальше? — не веря ни единому слову подследственного, вяло произнес Бловиц. — Сборщик вы податей или вольный каменщик, правосудию, когда дело идет о государственном преступлении, на это, извините, наплевать. Вот если бы вы были русским шпионом и согласились все мне правдиво рассказать…

— Извольте, расскажу. Но только начну издалека, а вы, если ошибусь, поправите. Идет?

— Начинайте хоть от взятия Иерихона Иисусом Навином, — усмехнулся Бловиц, — только хватит уже небылиц, говорите по существу.

— Хорошо, — Вадим откинулся на спинку стула, — а поскольку Иисус Навин никогда не брал Иерихона, то сперва позвольте вас спросить: вы хорошо помните двадцать шестое мая прошлого года?.. Отвечать не нужно, — вытянул он вперед руку, закрывая открывшийся было рот следователя, — это риторика. Я знаю, что вы все помните. Вена, пять часов утра, отель «Кломзер», в шикарном номере на третьем этаже на полу распростертое тело полковника Редля.[73]Вы и еще несколько человек осматриваете место происшествия. Самоубийство. Восходящая звезда Генерального штаба и один из руководителей австро-венгерской контрразведки уличен в измене и пустил себе пулю в висок. Об измене, впрочем, решено не распространяться, но… газетчики, эти люди без стыда и совести, что-то пронюхивают, и, увы, скандала не удастся избежать.