След крови - Стивен Эриксон

Возможно, даже спокойный кивок. В конце концов, никакую молодую женщину не загонишь силой в детство с его извращенной невинностью, сколько бы ни ходило за ней воинственно настроенных братьев. Румяное яблоко манит любого, желая быть сорванным.

– Среди поэтов и бардов, – продолжал я, – был мастер изящных искусств, уже пожилой, но буйное творческое воображение ослепляло его, порождая ложную мысль, будто бедняга все еще полон сил. И однажды ночью, после многих дней отчаянных попыток, он наконец сумел привлечь внимание девушки. Пока братья спали, поникнув головой и громко храпя, они вдвоем прокрались во тьму…

– Но я…

Увы, бедняге Калапу Роуду не удалось договорить.

Взревев, Крошка Певун набросился на несчастного старика. Кулак обрушился на поэта подобно дубине, сокрушив кости лица и вогнав их обломки глубоко в мозг Калапа. Поэт рухнул наземь, и жизнь тут же его покинула.

О боги!

Стерегут ли боги каждого из нас? Многие считают именно так, и кому-то приходится за это платить. Но кто из нас не верит, что готов смело встретить их бессмертный взгляд? Не тащим ли мы все за собой мешок, полный мятежных оправданий? Даже сама смерть не в силах бросить вызов этому обозу, прикованному к нашим лодыжкам и прочим выпирающим частям тела. Воистину, может ли кто-то положа руку на сердце честно утверждать, что не стал бы защищать все свои поступки, целую гору поступков, составляющих груз прожитой в страхе жизни?

«Да, о великие, я был настолько ленив, что не выбрасывал отходы в надлежащие вместилища, и тысячу раз мочился на стену за домом соседа, жены которого домогался и в конце концов ее соблазнил. И да, у меня имелась привычка чересчур быстро скакать верхом по городу и окрестностям, высокомерно презирая приличия и осторожность. Я из чистой вредности преграждал путь прочим всадникам, на каждом шагу угрожал растоптать прохожих! Я всегда покупал самую крупную лошадь, чтобы лучше напугать других и возместить свои неудачи на любовной почве! Я задирал окружающих, вводил их в заблуждение и бесстыдно обманывал, и каждый раз у меня находились причины и оправдания. Я давно решил, что я центр вселенной, император над императорами, и все для того лишь, чтобы скрыть свою жалкую корыстную сущность. В конечном счете все мы глупее, чем нам хотелось бы считать, – такова сама суть разума, и если не вас, богов, винить за столь убогое творение, то кого же тогда?»

Именно так.

Пока тело несчастного Калапа Роуда остывало на жесткой земле, все остальные уставились – кто с ужасом, кто потрясенно, кто с внезапным аппетитом, кто с тупым безразличием – сперва на Калапа, потом на меня, а затем снова на него, изо всех сил стараясь избегать Певунов, мрачно сжимавших узловатые кулаки (и, естественно, Услады, которая стояла, разглядывая собственные ногти).

Но первой подала голос именно Услада, сказав:

– Да неужели?

Воистину удивительно, как эти два коротких слова смогли полностью изменить восприятие случившегося. В словах Услады было столько презрения, отвращения, недоверия и тому подобного, что ни у кого не осталось ни малейших сомнений в их правдивости. Калап Роуд в объятиях Услады? Сама мысль об этом выглядела столь абсурдно, что, подобно удару молнии, в одно мгновение развеяла любые идиотские обвинения, и все устремили яростные взгляды на Крошку Певуна.

Тот нахмурился еще сильнее:

– Ну чего?

– Теперь мы никогда не узнаем, что случилось с имассами! – крикнул наш дружелюбный проводник, ибо проводники всегда практичны по своей натуре.

Все помрачнели, но я скромно возразил:

– Вовсе не обязательно. Я знаю эту историю. Возможно, не столь точно, как воспроизводил ее Калап Роуд, но постараюсь удовлетворить ваше любопытство.

– Уж всяко лучше, чем твоя собственная история, – пробормотал Апто, – которая вполне может всех нас погубить, прежде чем ты ее закончишь.

– Не согласна, – заявила Пурси Лоскуток. – Блик должен мне свою историю.

– А нам он теперь должен другую! – рявкнул Тульгорд Виз.

– Вот именно! – нараспев произнес Борз Нервен, который, несмотря на весьма скромные творческие способности, отнюдь не был глупцом.

– Я возьму на себя дополнительное бремя, – сказал я, – признав тем, что и впрямь сыграл некую незначительную роль в судьбе несчастного Калапа Роуда…

– Некую незначительную роль? – фыркнул Стек Маринд.

– Воистину, – ответил я, – ибо разве я не утверждал со всей ясностью, что моя история носит лишь поверхностное сходство с нашей нынешней реальностью?

Пока все размышляли над моими словами, господин Муст спустился с экипажа, чтобы достать из сундука свои мясницкие орудия. О, этот человек владел многими умениями и был почти столь же практичен, как Сардик Фью.

Разделка человека, по сути, мало чем отличается от разделки любого другого крупного животного. Нужно быстро удалить внутренности, затем освежевать тушу и обескровить ее настолько, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Разрубленные части мы обычно подвешивали к крючьям сзади экипажа, из-за чего на дороге оставался кровавый след, впрочем имевший вполне символический смысл. Так или иначе, господин Муст работал с проворством знатока, разрезая хрящи и сухожилия, и вскоре сочащиеся кровью куски того, что недавно было Калапом Роудом, уже болтались на задке экипажа. Голову его пинком отправили в сторону неглубокой ямы, вместившей в себя шкуру и потроха несчастного.

Повергает ли подобное в шок? Взгляните на окружающую вас толпу. Вообразите разрубленные тела, лишенные жизни. Ужас, который вызывает у вас подобная картина (надеюсь, что вызывает), представляет собой замысловатую смесь. Лик жизни, вместилище слов, океан клубящихся мыслей, от которых вспыхивают глаза. Изящество, движения и чувство, что перед тобою творение времени (каковым ты, несомненно, являешься), с прошлым, настоящим и будущим. Единственный шаг – и ты с легкостью можешь оказаться на его месте, перенесясь в мир разрубленного мяса и красных костей, утраченного будущего и пустого взгляда мертвых глаз… Может ли быть хоть какое-то путешествие столь жестоким и пугающим, как это?

Ответ: да, когда оно сопровождается бурчанием в желудке и аппетитным предвкушением, от которого текут слюнки.

Будет ли трусостью отвернуться от занятого своим делом господина Муста, любуясь небом и горизонтом или, возможно, с деланым интересом хмуро наблюдая за настороженными взглядами лошадей и мулов? И уж точно не встречаясь глазами ни с кем из людей. Будет ли это проявлением малодушия? О да, безусловно.

Бедняга Калап Роуд. Как же меня мучает совесть, какое горе я испытываю!

Когда мы двинулись дальше, Борз Нервен подобрался ко мне поближе:

– Это было гадко с твоей стороны, Блик.

– Когда мышь загнана в угол…

– Ну, положим, ты меньше всего похож на мышь. Скорее уж на змею, которую мы пригрели на груди.