Ты следующий - Любомир Левчев

В американских музеях он увлекся Карпаччо и Венециано. Обнаружил, что Гойя ему ближе, чем Пикассо. Но его заветной мечтой было встретиться и познакомиться с Сальвадором Дали. Удалось это ему лишь в 1947-м — с помощью влиятельных знакомых. Встреча произошла в Нью-Йорке, в персидском зале отеля «Плаза». Великий Сальвадор заказывал себе самые дорогие напитки, но не прикасался к ним. Выбирал самые дорогие блюда, но ничего не ел. Кармело смущался, глупо улыбался и только под конец осмелился задать Дали вопрос:

— Выдайте мне секрет, как вам удалось открыть весь этот новый мир?

Усы Дали встопорщились еще более вызывающе. Он внимательно вгляделся в своего восхищенного поклонника, будто только что заметив его, и поделился с ним своим секретом:

— Каждую ночь я кладу под подушку специальную отмычку. Ею-то я и открываю сны. Я просто гениальный взломщик и похититель снов…

После чего Дали встал, швырнул банкноту в тысячу долларов (!), бросил официанту «сдачи не надо» и величественно удалился. В этот миг Кармело почувствовал, что ненавидит своего кумира. Но было уже поздно. Он успел сделаться сюрреалистом. Это была его вторая неизлечимая и заразная болезнь.

И вот теперь он свернулся калачиком под спасательными шлюпками. Пять веков спустя после Христофора Колумба, который, впрочем, плыл в обратную сторону, наш открыватель стремился к берегам Европы. Моряки в его душе бунтовали, но он по-прежнему приближался к Испании смерти и подвига, к Испании его ужасного отца, к Испании, которая изгнала Гойю.

20 дней спустя испанское увеселительное судно бросило якорь в Лa-Корунье при входе в Бискайский залив. На берегу пассажиров ожидали очередные фиесты. А Кармело Гонсалеса поджидал таинственный незнакомец — латиноамериканский революционер польско-еврейского происхождения Фабио Гробар:

— Ты слышал, товарищ? Сталин умер.

— И что же нам теперь делать?

— Теперь придется мотыжить самим… — мрачно отозвался Гробар.

Тогда на пристани художник почувствовал, что сошел на берег другой эпохи.

…И по нему всегда было видно, что он не из этого мира.

Его ателье размещалось в старом и неудобном магазине (одном из тех, которые на Острове свободы в то время подлежали ликвидации). Сочетание Кармело с магазином было парадоксальным, потому что художник не покупался и не продавался. Но перед этим нищим ателье блестел огромный американский лимузин (зеленый, если я не дальтоник). Согласно легенде, Кармело купил его странным образом: врезался в него на своем студенческом «ситроене» Deux chevaux. От «ситроена» не осталось и половины лошадиной силы, а лимузин остался целым-невредимым, потому что (как оказалось позже) был бронированным. Из него вышел мужчина с кольтом в руке:

— Не кричи! Не зови полицию! Я дарю тебе мою машину! — И он бросил ему ключи и исчез.

На следующий день Кармело узнал своего «дарителя» на фотографии в газете. Заголовок гласил: «Джо Валачи снова в Гаване».

О подобном везении говорил и Николас Гильен. Он выиграл свой большой гаванский дом в лотерею. «Жизнь очень часто даже менее правдоподобна, чем самые бездарно сочиненные сюжеты в книгах», — добавил поэт. И думаю, жизнь рассердилась на него за эти слова.

Нет! Кармело не был везунчиком. И никогда не был баловнем судьбы. И победа его революции принесла ему не признание, а новые испытания, подозрения и зависть собратьев…

Кем был Кармело? Проницательным взглядом Кубы? Да, но только для европейцев. Академиком? Да, но только в Германии. Революционером, идеалистом? Да, но только в собственной душе. Чудаком? Пожалуй. Он совершал чудеса, а слыл чудаком.

Кармело! Мариано! Портокареро! — великое карибское созвездие медленно исчезает за горизонтом.

Как я уже сказал, смерть Кармело опередила эпохальное разочарование. И это, возможно, единственная милость, которую оказала ему жизнь.

Когда от человека остается не прах, а пепел, не очень-то уместно выражение «пусть земля ему будет пухом». Пепел развеивают ветра мира. И тогда… Пусть ураганы будут тебе пухом, друг!

•

…Нас предупреждали, что все предвещает бурю.

И все же днем 30 сентября на двух видавших виды таратайках мы выехали в сторону полуострова Варадеро. Впрочем, большинство кубинских автомобилей пребывали в жалком состоянии. На острове не было запчастей ни для одной марки и модели мира. Наиболее фантастический вид имели такси. За рулем чаще всего сидели женщины — бывшие знаменитые кубинские проститутки. Фидель ликвидировал эту профессию, вручив каждой из них по автомобилю. «Некогда здесь было два вида заработка: азарт и проституция, — говорил он. — На свободной Кубе оба они исчезли!» Не знаю, кто уж там был свободным на Острове свободы, но любовь-то — наверняка.

Мы остановились всего один раз выпить арбузного сока в городе Матансас (порт залива Матансас в провинции Матансас). Здесь в двадцатые годы бросил якорь какой-то советский корабль. Но его не подпускали к причалу. Он светил своими огнями в открытом море. Один докер смог ночью доплыть до него и вернуться на берег с бациллой новой революции. Сначала мне рассказали эту легенду, а потом показали какое-то страшное колючее растение, которое — помимо плетения корзин — использовалось вместо колючей проволоки на баррикадах. Оно цвело на своем веку всего однажды, но я не запомнил названия собственного двойника.

К вечеру мы добрались до известного курорта Варадеро. Я тут же пошел на безлюдный пляж и искупался. Карибское море было тихим, теплым и соленым. Одно за другим загорались окна спрятавшихся среди пальм вилл. Дельфины выпрыгивали из воды на угасающем горизонте. Откуда-то из мрака доносилась самба. Я с трудом смог прочитать название яхты, которая спала на мягком, как пудра, песке: Como no — «Почему нет». Я было засмеялся. Но потом подумал — что же она хотела мне этим сказать?..

Мы ужинали в «Кастелло» в окружении немецких спортсменов. Они отдыхали здесь после олимпиады в Мюнхене, во время которой палестинские террористы расстреляли 11 израильских атлетов. Я скрыл, что сегодня у меня именины. Это было бы равносильно одной бутылке рома и ночи без сна. К счастью, на следующий день — в воскресенье — у нас ничего не планировалось. Я повалялся на пляже, а потом мы съездили в бывшее имение Дюпона. Дом походил на некогда популярные корсарские замки на Карибах; говорили, будто его построили году этак в 1923-м. Огромные холсты воскрешали сюжеты преступной жизни и героической смерти пиратов. В райском саду Дюпона гуляли игуаны.

А вечером разыгралась тропическая буря. На этот раз ее бессонницу я разделил лишь с Лалю Ганчевым.

— Не кажется ли тебе, что наша экспедиция проходит не так, как надо?

Лалю был удивлен:

— Что тебя не устраивает?

— Я сам себя не устраиваю. Чувствую себя туристом, который прогуливается по полю боя живой революции, будто по картинной галерее.

Тогда только Лалю рассмеялся: