Ты следующий - Любомир Левчев

После этого первого знакомства кубинцы повели нас приодеться, потому что наш багаж все никак не находился. Я был категорически против, но Лалю посоветовал мне не обижать хозяев. Вот так мы и попали в магазин, который вообще-то был складом. На Кубе в то время не существовало других магазинов. Торговлю словно бы полностью заменило собой снабжение (как при советском военном коммунизме, которого в нашей Восточной Европе, слава богу, кажется, не наблюдалось). Большинство общественных услуг были все еще бесплатными. Деньги теряли смысл. Впрочем, циркулировало несколько видов денежных знаков, так что лучше я воздержусь от обобщений. Некогда известные гаванские магазины, предназначенные для самых богатых в мире туристов, сейчас стали клубами или были переделаны под жилье. На нашем складе нам дали примерить по паре брюк и по две рубашки. Боюсь, этот набор полагался одному кубинцу на целый год. Марио Кастилиано воспользовался случаем, чтобы попробовать убедить нас в том, что, пока мы находимся на Острове свободы, нам очень желательно отказаться от европейских пиджаков и особенно галстуков. «Эти штучки-дрючки не для официальных мест…» — ворчал Марио. Когда мы с Лалю, одетые во все новое, посмотрели друг на друга, то прыснули со смеху. Мы были неузнаваемы — или, точнее говоря, неотличимы от всех остальных.

После ужина нас отвели на большую сиесту по случаю завтрашнего 28 сентября — одного из праздников революции. В этот день двадцать лет назад с балкона бывшего президентского дворца Фидель Кастро объявил о создании комитетов в защиту революции, которые все еще олицетворяли власть на Кубе. Сейчас на площади перед дворцом ожидался гала-концерт и танцы. В эти дни люди по всей стране ходили в белых самодельных касках из картона, символизирующих строительство социализма, и в красных платках на шее, символизирующих революционную бдительность. Думаю, нет другого такого народа, который смог бы устроить подобный всеобщий политический карнавал. Прослушав пламенную речь товарища Эстрады, мы с Марией-Тересой пошли бродить по улицам Гаваны. Она хотела убедить меня в том, что праздник был повсеместным. А может, сама хотела увериться, что организаторскую работу провели на высшем уровне. Даже на самых маленьких улочках фиеста оказалась абсолютно натуральной. Песни становились все лиричнее. Гитару уже не заглушали крики. А те, кто танцевал, очевидно, были поголовно влюблены. Все большие или маленькие кубинские фиесты походили на свадьбу. Как будто сама Куба в этот миг выходила замуж, а мы были лишь детьми, которые подпрыгивают в сторонке, обезумев от воодушевления. Но за кого же выходила замуж Куба?

Всю ночь я ворочался с боку на бок в огромной кровати. Мне снились фиесты, в конце которых появлялся Хемингуэй и стрелял в воздух из ружья, как наш сторож на цыганской свадьбе.

На другой день (уже 28 сентября) в обед мы пошли в таверну Хемингуэя — в знаменитую «Бодегиту дель Медио». Это история, которую я люблю вспоминать, потому что она венчала собой одну из самых моих фатальных иллюзий.

Нас встретил сухонький старичок Мартинес — в прошлом основатель и владелец заведения. Помещение напоминало бар из ковбойских фильмов.

— Эрнест обычно садился вот сюда… — начал свой рассказ Мартинес. — Он приходил утром выпить по мохито с друзьями. Правда, не всегда ограничивался одним бокалом. Как-то он упал со стула. У него было много друзей. Потому он и подал мне идею открыть «Бодегиту». «Мартинес, — сказал мне Эрнест, — они постоянно приходят ко мне домой и совершенно не дают работать. Открой-ка ты таверну, чтобы мы собирались там, а не у меня дома!» И когда таверна была открыта, он написал мне стихотворение на стене:

Вот и все стихотворение. Мой мохито в «Бодегите», а мой дайкири во «Флоридите». «Флоридитой» называлась соседняя таверна. Дайкири мамби (или просто дайкири) делается из сока половинки лимона, 1 ложки сахара и 42 граммов белого рома. Льда, смолотого в пену, кладется как можно больше. Реклама утверждает, что это самый лучший прохладительный напиток, который вы когда-либо пробовали. Мохито же — это то же самое плюс erba Buena, которая есть не что иное, как мята перечная. В сочетании друг с другом эти простые вещи превратились в некий мистический ритуал. Кажется, что, подобно царю Мидасу, который превращал все, к чему он прикасался, в золото, Хемингуэй превратил все в легенду. И эту тень славы невозможно было стереть. В Париже или в Мадриде любое заведение, в которое когда-либо заходил писатель, спешило этим похвастаться. (Дора даже обнаружила ресторан недалеко от Пласа Майор, на дверях которого висела табличка: «Сюда никогда не заходил Хемингуэй!»).

После того как мы выпили по мохито за барной стойкой, Мартинес отвел нас во внутреннее помещение, где можно было сесть за столик. К потолку на крючке был подвешен стул. И каждый, кто был здесь, как и я, впервые, спрашивал, что это означает. Тогда официант или кто-нибудь из завсегдатаев рассказывал историю про одного журналиста, корреспондента-путешественника, охотника за новостями, который долгое время жил в Гаване, а потом был отправлен на какой-то из европейских фронтов под Гвадалахарой. «Бодегита» к тому времени уже превратилась в его кабинет — или в наблюдательный пункт. И вот журналист попросил Мартинеса проследить, чтобы никто не садился на его стул, пока он не вернется. Старый идальго тут же подвесил стул к потолку. Но журналиста убили. И стул стал памятником, который каждый день рассказывает его историю.

Впрочем, «Бодегиту» власти закрыли (вероятно, после смерти Хемингуэя). Мартинес говорил о том времени лишь намеками. К счастью, на Кубу прилетел Сальвадор Альенде, который захотел посетить таверну своих светлых воспоминаний. За одну ночь ее восстановили, и уже на следующий день Мартинес поднес ему за барной стойкой ледяной мохито.

Я смотрю на сегодняшнее заведение — оно все испещрено надписями и подписями. Они сгущаются, как ржавчина. Время от времени часть стен закрашивают (их чистят, как чистят ствол ружья), чтобы освободить место для новых «последователей Хемингуэя». И ржавчина тут же разъедает стены снова. Это профанация любой оригинальности и судьба любой художественной идеи, даже если она не настолько соблазнительна и доступна, как стены «Бодегиты».

«Маленькая таверна превратилась в тавернищу», — написал Гилен. А Мартинес предложил нам тоже черкануть что-нибудь на стене.

Мне пришлось вставать на стул, потому что то место, которое мне указали, было почти под потолком. Мартинес держал меня за ноги, чтобы я не упал. А я уже и впрямь намеревался упасть, потому что увидел с обеих сторон подписи Брижит Бардо и Жени Евтушенко. Но все же я смог нацарапать несколько строк:

Когда мы перевели это стихотворение Мартинесу, он поклонился и сказал: «Господин, я буду вас ждать». А пока я соображал, как же это такой старик намеревается живым и здоровым дождаться моей души, он подарил мне открытку с изображением «Бодегиты».