На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

засыпать, все воспоминания дня, слившись, послушным роем улетели далеко и заменились одним видением: ночь, забор, я переправляю Клавдию в сад, бегу по тропе за нею…

ГЛАВА XXII

Для переговоров со Связкиным и Благовым о суде над махаевцем я отправился в помещение профессиональных союзов и наткнулся там на неприятное нововведение: при входе у лестницы в антресоли сидел «чин» в полицейской форме и спрашивал «документы личности».

Не торопясь, я предъявил билет члена «Профессионального общества рабочих печатного дела имени первопечатника Ивана Федорова». Билет был написан на имя, значащееся в моем фальшивом паспорте.

«Чин» не удовлетворился. Я показал членскую книжку «Клуба общедоступных развлечений». «Чин» задумался:

— А паспорток?

Показал и «паспорток».

Несмотря на новые строгости, народу в помещении было немало. Чувствовалось необычное оживление, особенно среди меньшевиков. Как будто какой-то ветер извне нагонял высокую волну. В коридорах густовато слоились благообразные шпики с резкими клеймами глупой унылости на лицах и с какой-то шаркающей настороженностью в глазах. Но общая приподнятость переплескивалась через шпиков, как волна на море переплескивается через неповоротливые камни. Всюду слетались неожиданно стайки людей, быстро перешептывались и мгновенно разлетались врозь. Видно, сюда дошла какая-то острая новость.

Мне попался навстречу Степан. Ни о какой новости он не слышал. По-видимому, это только меньшевистский секрет.

— У чернорабочих красильной дело двигается, возможна забастовка.

Еще одна встреча — с Михаилом. Он молча пожал мне руку со сдержанной снисходительностью победителя. Сомнения нет: это он осведомлял Викентия о делах района.

Наконец у самой двери комнатки Благова меня остановил Жарков.

— Слух есть: приехал будто из верхов видный работник, большевик.

Я кивком подтвердил.

— Виделся ты с ним?

— Виделся.

— Что там в центре насчет единства постановили? Спрашиваю потому, что нынче еще одно известие.

Жарков, показав на дверь Благова, прошептал:

— К Благову заявился тоже большой какой-то, но из меньшевиков, будто бы сам присутствовал на пленуме и будет нынче рассказывать. Волнуются все очень, с нетерпением ждут, меня позвали… А разве большевиков не звали? И тебя тоже? Как же это — разговор о единстве, а не позвали… Если фракции распущены, то зачем же отдельный от большевиков разговор?

К Благову я зашел не стучась и застал там Связкина. Они колдовали над какими-то списками. Мгновенно все было прикрыто, спрятано.

Связкин прикрасил встречу любезностью, а может, она была и на самом деле от сердца.

— Авдотья Степановна моя все об тебе спрашивает, справляется, где ты, скучает. Ты хоть бы не для меня, а ее ради навестил нас.

— Обязательно навещу, Ефим Иванович, так и передайте.

Горе Авдотьи Степановны меня волновало всегда.

— У меня вы редкий гость, — сказал Благов, — предпочитаете действовать против меня дальнобойной артиллерией.

— Значит, есть попадания, коли чувствуете?.. Но если понадобится, то мы не уклонимся и от боя лицом к лицу.

— Неужели сейчас за этим пришли? А мы с Ефимом Ивановичем слышали, что приехал из-за границы какой-то большевик с ветвью мира и будто бы не очень одобряет вашу лично драчливость.

Благов уже торжествует победу надо мной. Это немножко обидно. Но надо выполнять взятое поручение.

— Вы, наверное, уже знаете, — продолжал Благов, — как сложились дела внутри большевистской фракции на пленуме. Непримиримая точка зрения Ленина, несмотря на его отчаянную борьбу с так называемыми большевиками-примиренцами, не возобладала, по крайней мере не во всем… Вы знаете это?

Я знал другое — что при нашей разобщенности от центра меньшевики не стеснялись применять, как оружие для ослабления наших рядов, заведомо ложную информацию. Но здесь что-то было похоже на правду. Недаром Викентий избегал подробностей. И, наконец, то, что преподнес нам Викентий как решение пленума, — а он не стал бы, не посмел бы их сознательно перевирать, — не вязалось в нашем представлении — ни у меня, ни у Тимофея, ни у Ветерана — с известной нам общей линией Ленина. Словом, я, кажется, получил от врага, помимо его желания, некоторый ключ к разгадке того, что еще казалось неясным. Если сообщение Благова правда, то этим подтвердилось бы, что мы, как бы плохо ни работали, не отклонились от линии Ленина. Если бы это было так, то какой бы камень упал у меня с души.

— Я пришел, Александр Федотович, пригласить вас на одно общее дело.

— Интересно. Расскажите.

Я рассказал о предполагаемом суде над махаевцем.

— Интересно. Это очень интересно. Наша точка зрения на неизбежность провокации в подполье вам известна. Мы будем приветствовать суд. Только ведь вы не рискнете пригласить нашего представителя в состав суда.

Я намеренно не спешил ответить. А Благов уже начал свои «комментарии»:

— Наш представитель был бы вам не совсем удобен. Ведь при разбирательстве слишком явным бы стало, что восхваляемое вами подполье само по себе автоматически рождает провокацию.

Благова перебил Связкин:

— Слушай, Павел, а вы бы рискнули допустить нашего представителя, ну, хотя бы наблюдателем? И я тебе заранее скажу, Павел, — если хватит у вас на это духу, то, пожалуй, сам уважаемый наш, сидящий здесь, Александр Федотович, и тот признал бы это с вашей стороны как шажок к единству. А?

Тогда я сообщил им, что мы решили дать их представителю решающий голос как полномочному судье.

— Ты не врешь? — спросил в сильном замешательстве Ефим Иванович и выжидательно посмотрел на Благова.

Тот сидел невозмутимый и спокойный, бровинка не дрогнула даже. А я чувствовал, что оборот дела ему не нравился. Странная улыбочка вдруг заиграла на его лице.

— Мы согласны, — сказал Благов, — мы приветствуем приглашение представителя от нас, хотя нам и хотелось бы держаться подальше от разлагающего влияния подполья.

Связкин сразу и обрадовался и удивился, он не ждал согласия.

— Только вы должны нам письменно подтвердить, что наш представитель будет иметь права судьи… И еще одно обязательное условие, абсолютно обязательное: мы не хотим, давать козырь в руки буржуазной прессы, которая уверяет, что будто бы революционеры судят провокаторов пристрастно. Поэтому мы требуем самого щепетильного соблюдения всех гарантий для обвиняемого, разумею в данном случае Семена Вытряхая, махаевца, как вы его называете. Ему должна быть дана возможность представить суду свои оправдания и объяснения. Мы не можем его лишать права защищаться.

— Вы это серьезно? — спросил я. — Или это вы в порядке издевательства над здравым смыслом? Где же и кому этот охранник и мерзавец будет давать объяснения? Кто это вручит ему извещение о суде? Он скрылся. Может быть, по-вашему, пригласить еще и полковника из охранки — в качестве свидетеля защиты или в качестве защитника? Нет, Александр Федотович Благов, вы ведете себя сейчас издевательски. На такое провокационное условие