Харассмент - Кира Ярмыш

Инга представила себе квартиру Ильи, но так, словно на каждом предмете уже лежал отпечаток его отсутствия. Металлическая бочка у двери, которой он пользовался как тумбочкой, заваленная мелким хламом – монетами, чеками, карточками, вскрытыми упаковками жвачек. Выходит, она так и будет всегда стоять? Ни одной бумажки на ней больше не прибавится? Его рубашки в шкафу. Сейчас они были как бы живыми вместе с ним – их снимали, сминали, стирали, вешали обратно. А потом они станут просто бесхозными тряпками, будут висеть и пылиться. Никто так и не протрет забрызганное зеркало в ванной. Никто не посмотрит на нарисованную в спальне девочку и не подумает, какая это пошлятина, потому что Илья туда больше никого не приведет. Пробираясь по квартире вглубь, Инга дошла до кухни, представила ее ослепительное сияние – ножи, сковородки, хромированная сталь и стекло – и почти подумала, что ничем этим Илья тоже никогда не воспользуется, но тут вдруг услышала, как хрупнул, опрокинувшись, стакан, и почувствовала шероховатость столешницы под животом и пальцами.

Видение квартиры разом схлынуло, а вместе с ним и проклюнувшееся было сострадание. Инга только снова почему-то подумала про рубашки – и на этот раз испытала зловещую радость оттого, что к ним никто больше не прикоснется.

И все же даже в эту минуту она не могла твердо сказать, что сумела бы всадить в Илью нож прямо сейчас, подвернись ей такая возможность. Однако одно она знала точно: поехать и осмотреть место ей ничего не мешает. Она будет продвигаться маленькими шажками, а окончательное решение примет в самом конце.

В субботу утром Инга села в электричку.

Она была одета в самую неприметную одежду, которую нашла, – кроссовки, мешковатые джинсы, темная толстовка с капюшоном. За спиной висел плотно набитый рюкзак. По вокзалу Инга шла, опустив голову и стараясь ни с кем не встречаться взглядом, успокаивая себя при этом, что ничего противозаконного не делает и бояться не нужно. Билет она купила в кассе за наличные – до Твери.

На платформе толкался народ. Все ехали на дачу. Лавируя между людьми с баулами, Инга юркнула в вагон. У самой двери оказалось одно место, и она села туда, поставив на колени рюкзак и крепко обхватив его руками. Ей хотелось сжаться, стать незаметной.

Они поехали, и вскоре Инге стало жарко. Несмотря на раннее утро и открытые окна, толстовка была явно лишней, но Инга не хотела даже двигаться лишний раз, поэтому упрямо сидела, прижимая к себе рюкзак и истекая потом.

Первый раз она испугалась, когда стали проверять билеты. Почему-то ей показалось, что контролерша с рентгеновской ясностью просвечивает ее насквозь и знает, что едет она не до Твери и вообще – зачем она едет. Однако женщина равнодушно чиркнула ручкой по ее билету и пошла дальше.

Второй раз Инга так и приросла к сидению, когда увидела, что через дальнюю дверь в вагон заходят двое полицейских с собакой. В этот момент электричка ехала по перегону между двумя какими-то крохотными станциями. За окном виднелись поля и горсть домиков в отдалении. Первым импульсом Инги было вскочить и начать пробираться в конец поезда, молясь, чтобы он остановился раньше, чем полицейские до нее доберутся. Однако, стиснув зубы, она не пошевелилась. Полицейские прошли мимо. Овчарка тяжело дышала, высунув язык, и явно не интересовалась сидящими вокруг людьми. Когда троица скрылась из вида, Инга с шумом выдохнула. Бабулька, разгадывающая у окна кроссворд, внимательно на нее посмотрела, но тут же снова вернулась к журналу.

Из карты Инга знала, что неподалеку от нужной ей станции находится какой-то городок, или, точнее, большая деревня, поэтому предполагала, что там будет выходить много людей, да и сама платформа может быть чересчур облагороженной, а то и с вокзалом. Поэтому Инга решила выйти на предыдущей станции, неизвестной и незаметной, даже не все поезда там останавливались. Оттуда идти было дольше, но Инга предпочитала никому не попадаться на глаза.

Кроме нее, на станции не вышел больше ни один человек. Электричка испустила шипение и, медленно набирая ход, поползла дальше. Инга осталась одна.

Она внимательно оглядела платформу. Бетонная остановка с навесом, обклеенная лохмотьями объявлений. Табличка с названием. Щит с расписанием поездов. Два фонарных столба. Ни одной камеры. На платформе напротив все было точно так же.

Инга спустилась по лестнице и углубилась в лес. Вдоль рельс тянулась вытоптанная тропинка, но Инга не хотела, чтобы ее видели из проезжающих электричек. Под защитой деревьев она чувствовала себя в безопасности.

Свой настоящий телефон Инга оставила дома, взяв только тот, по которому переписывалась с Ильей. На него она скачала себе карту и теперь шла по лесу, то и дело сверяясь с ней. Здесь вовсе не было никаких тропинок, поэтому Ингу не отпускало ощущение, что она просто бредет среди деревьев в никуда. Однако карта уверяла, что она движется в правильном направлении.

Наконец она наткнулась на полуразрушенную бетонную коробку – видимо, заброшенную подстанцию – и вскоре вышла к дороге. Это был тот самый маршрут, по которому они в прошлый раз ходили с Максимом. На этот раз Инга вышла из леса откуда-то сбоку, поэтому КПП остался у нее за спиной.

Инга зашагала по бетонным плитам. В стыках между ними росла трава и какие-то мелкие белые цветочки на жестких стеблях. Вокруг стояла тишина – ни голосов, ни собачьего лая, ни шума двигателя в отдалении. Солнце спряталось за облаками, хотя дождя сегодня не обещали. Инга натянула капюшон пониже. Она шла и думала о том, что примерно так представляла себе шоссе, найденное в лесу героями «Трудно быть богом», в конце которого якобы оказался скелет, прикованный к пулемету.

Это навело ее на странную мысль. Отец всегда говорил, что без книг невозможно полноценное развитие личности, что человек, который не любит читать, – несовершенный, поломанный, навсегда лишенный настоящего счастья, даже если не догадывается об этом. Ингу он воспитывал именно так. В детстве она любила книги; став подростком, разумеется, воротила от них нос, и они даже ссорились с отцом. Тот требовал читать определенное количество страниц в день и вечером пересказывать, что Ингу оскорбляло вдвойне – и само требование, и недоверие. Но потом отец умер, и любовь к чтению, как и прочие компоненты его образа, приобрела для Инги характер абсолюта – она переняла ее всецело. Усиленное штудирование литературы привело к тому, что, шагая на будущее место преступления, Инга могла авторитетно проводить параллели с творчеством Стругацких, но она с трудом верила, что отец счел бы цель ее пути признаком полноценной личности. Выходит, чтение книг не сделало ее хорошим человеком? Или желать кому-то смерти – это необязательно плохо?

Предаваясь философским размышлениям, Инга вошла в военный городок.

Все здесь было как в прошлый раз: обваливающиеся, в темных подпалинах дома, зиявшие пустыми окнами, битое стекло и бурелом, фонарные столбы без проводов, водонапорная башня и жуткий монумент. Кругом ни души, настоящий город-призрак, и тишина стала другой, не такой, как в лесу. Там она казалась сочной: листья шелестели, дерево чуть слышно поскрипывало, птица вспорхнула с шорохом, – а здесь у Инги было ощущение, как будто ее накрыли непроницаемым колпаком. Никакого движения, никакого звука. Небо серое, переливчатое. Возможно, из-за этого неба ей было особенно не по себе. Когда они приезжали сюда с Максимом, ярко светило солнце и обстановка не казалась такой гнетущей.