Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд

Каждый человек, от капитана до кока, делал и делает все, чтобы экспедиция достигла своей цели. И поэтому падаешь духом, когда слышишь в первом же порту, что твоя страна умыла руки.

Итак, Дон Педро позаботился о «Фраме», заплатив за ремонт, крайне необходимый судну после 20 тысяч миль плавания.

Самые острые проблемы Нильсена были решены. Теперь он смог нанять нескольких матросов, в которых очень нуждался, поскольку команда была недоукомплектована. «Фрам» отправился в запланированный океанографический круиз между Южной Америкой и Южной Африкой 8 июня. Маршрут был экстраординарный, ведь эта часть океана, как сообщал Нансен в письме, адресованном Нильсену, осталась

совершенно неизведанным миром, где предыдущие экспедиции… сделали мало или не сделали ничего значительного. Было бы отлично, если бы норвежцы смогли продемонстрировать свое превосходство в этой области. Кроме того, это ясно показало бы, что экспедиция «Фрама» – не только спортивное мероприятие, как говорят некоторые, но и достойное уважения научное исследование.

Помимо научных причин, у Нильсена были и иные поводы для спешки.

«Терра Нова» обошел «Фрам» в гонке к телеграфному аппарату и первым принес новость об их встрече в Китовом заливе. В результате Бенджамин Вогт, посол Норвегии в Лондоне, написал Нансену, что столкнулся

с довольно острой критикой неожиданного решения Амундсена направиться к Южному полюсу… Мне кажется, широко распространилось мнение о том, что поведение Амундсена было не совсем честным, не совсем джентльменским… Я пишу Вам, чтобы спросить, можете ли Вы сделать– что-то для реабилитации Амундсена и, как следствие, – для его Отечества. Вы и сами знаете, сколь сильный эффект произвело бы здесь Ваше слово. Исходя из того, какое мнение [у публики] сложилось сейчас, объявления о том, что А. первым покорил Южный полюс, я жду не только с радостью.

Амундсен, несомненно, навредил репутации Норвегии, но вряд ли так сильно, как предполагал Вогт. Обвиняли его лично, в целом понимая, что человек не олицетворяет всю страну.

Понимал это даже сэр Клементс Маркхэм, бомбардировавший Скотта Келти письмами о «грязном фокусе» Амундсена, которого он называл то «мерзавцем», то «мошенником», то «контрабандистом». Публично Амундсена осудил и Шеклтон, с бессознательной иронией заявивший, что он «перезимовал в сфере влияния капитана Скотта», а в статье на первой полосе «Дейли Мейл» норвежцев обвинили в попытке «прыгнуть» к цели капитана Скотта».

С другой стороны, майор Леонард Дарвин на собраниях Королевского географического общества неоднократно повторял, что, с его точки зрения, «ни один исследователь не может получить никакого законного права на объект своего исследования». Но это был единственный аргумент, заглушенный целым хором возмущенных голосов. Чувства достигли такого накала, по крайней мере, в прессе, что Нансен поспешил ответить на призыв Вогта и защитил Амундсена в своем письме, отправленном в «Таймс» и опубликованном 26 апреля.

Мне пришлось много общаться с Амундсеном, и во всех случаях… он всегда действовал как мужчина. Я твердо убежден, что бесчестный поступок любого рода полностью чужд его натуре… Боясь того, что [его сторонники] могут посоветовать ему не отправляться в Антарктику, он решил ничего не говорить нам… В этом он, возможно, был прав… и взял всю ответственность на себя, избавив нас от роли соучастников. Не могу не признать, что это мужественный поступок… Что же касается вопроса, имел ли Амундсен право вступать [на территорию другого исследователя]… Надо помнить, что базы Скотта и Амундсена находятся далеко друг от друга, между ними такое же расстояние, как между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа. Я уверен, что даже самый убежденный приверженец монопольных прав не сочтет несправедливой экспедицию на Землю Франца-Иосифа для организации похода на Северный полюс только на том основании, что другая экспедиция с той же целью в его поле зрения уже движется к Шпицбергену.

Авторитет Нансена и его репутация в Англии были таковы, что это письмо действительно успокоило общественное мнение или как минимум смягчило газетные комментарии, которые могли (более или менее) его выражать. Сама «Таймс» (в те дни, когда у нее была власть над миром) заявила, что «нет нужды защищать норвежского исследователя от обвинений в нечестном вторжении».

В Норвегии тоже чувствовалось скрытое неодобрение Амундсена. Частично это было связано со страхом британской реакции, о которой предупреждал Вогт. Финансовая беспечность Амундсена также могла сыграть свою роль. Когда ему было отказано в платеже по векселю, который он выписал за дизельный двигатель, юрист производителя отметил, что

денег нам не поступило, а капитан Амундсен не оставил в Норвегии никаких активов, которые можно было бы арестовать… Однако обстоятельства могут измениться, если ему повезет в экспедиции.

Леон Амундсен направил свои извинения Дону Педро:

Когда мой брат получил Ваше великодушное предложение накануне своего отплытия из Норвегии, он не предполагал, что будет вынужден воспользоваться им до такой степени. Он был уверен, что его сторонники и народ Норвегии одобрят его решение отправиться на юг, коль причины этого поступка так весомы и благородны… и был убежден в том, что сможет положиться на их поддержку в своем путешествии. Веру в это он пытается сохранить и поныне, но не знает того, что знаю я: действия моего брата осуждают почти повсеместно… Этот факт в величайшей степени уязвит его честь и посеет горечь в его мыслях, когда он узнает об этом.

21 апреля солнце зашло над Фрамхеймом, чтобы не появляться в течение следующих четырех месяцев. Всех беспокоил один вопрос – удастся ли за это время завершить необходимые приготовления к походу на полюс. С 18 апреля Амундсен ввел новый рабочий режим.

Теперь дни подчинялись заведенному ритму. Строго в семь тридцать утра Линдстрам, как неумолимый автомат, поднимал всех и накрывал стол к завтраку.

Амундсен отметил в своем дневнике по этому поводу:

Ничто не пробуждает лучше, чем стук ножей, тарелок и вилок, не говоря уже о звуке ложечек, которые он бросает в эмалированные кружки.

Работа начиналась в девять утра и заканчивалась в одиннадцать тридцать пять, чтобы мы могли подготовиться к обеду, который начинался ровно в двенадцать, когда «у нас обычно возникало много тем для разговоров – а если нет, что ж, и тишина не наводила тоску. Чаще всего было лучше и удобнее просто помолчать».

После этого всех снова ждала работа до пяти пятнадцати вечера, шесть дней в неделю. Рабочие часы были предназначены для подготовки общего снаряжения: саней, провизии, всего остального – и собак. С личными вещами, вроде обуви, одежды или белья, нужно было управиться (а сделать предстояло многое) в свободное время, которое начиналось после ужина. Вечер за вечером большой стол в центре дома превращался в одно общее рабочее место для сапожника, портного и скорняка: меховая одежда нуждалась в тщательном осмотре и аккуратной починке.