Софья Алексеевна - Нина Молева

— Так ему еще и страсть как на верфь голландскую попасть хочется — топором помахать. Силушка-то немеряная. Кто-то из знакомцев московских ему городишко Саардам назвал, он туда и рвется. Еще в ноябре все переговоры закончили, а Петр Алексеевич все от верфи оторваться не может. Вот и считай, сколько времени может в посольстве своем просидеть.

— Поди, иноземцы-то такому государю дивятся. Нужно коронованной особой быть, чтоб самому топором махать да станок токарный, как в Преображенском, крутить. Значит, есть у нас время. Слава Те, Господи, есть!

— О стрельцах ты спросила. У них вот такой узелок завязался. Слушай, да ничего не упусти. После взятия Азова четыре полка стрельцов туда направили. На смену им еще шесть подошло. Да только полковники слов своих не сдержали. Первые четыре не в Москву возвратилися — в Великие Луки, в армию Ромодановского. Им бы домой попасть, семьи повидать, домом да хозяйством заняться — не пришлось. Вот нынешней весной человек полтораста и ушло самовольно в Москву просить за всех об отпуске. Троекуров и жалобы их принимать не стал. Выборных в тюрьму, остальных обратно к Ромодановскому. Но и на этом дело не кончилось. Всех, кто в Москву ходил, повелели сослать на вечные времена в Малороссию, а остальных расставить в пограничных городах. За что, скажи, государыня-сестица? За верную службу и послушание? Вот им-то и послали письма, чтобы в Москву шли государыне правительнице служить, коли Петр Алексеевич их ценить не умеет и, державу бросивши, по странам европейским в свое удовольствие разгуливает.

— И пошли?

— Со дня на день здесь окажутся. Так что готовься, государыня Софья Алексеевна, верноподданных своих принимать.

— Кабы Бог помог!..

10 июля (1698), на день Положения честной ризы Господа нашего Иисуса Христа в Москве, приходил к патриарху в Столовую палату боярин Алексей Семенович Шеин, как он приехал к Москве со службы из-под Воскресенского монастыря, что на Истре, где наголову разбил стрелецкое войско.

25 августа (1698), на день перенесения мощей апостола Варфоломея и памяти апостола от 70-ти Тита, в Москву вернулся из Великого Посольства царь Петр Алексеевич. После посещения дома Анны Монс царь отправился в Преображенское.

26 августа (1698), на день Сретения Владимирской иконы Пресвятой Богородицы и памяти мучеников Адриана и Натальи, царь Петр Алексеевич пировал за именинным столом у сестры своей царевны Натальи Алексеевны и начал в Преображенском резать бороды боярам, повинным в связях со стрельцами.

31 августа (1698), на день Положения честного пояса Пресвятой Богородицы и памяти священномученика Киприана, епископа Карфагенского, и святителя Геннадия, патриарха Царьградского, приходил к патриарху ко благословению после поездки с Великим Посольством по странам западным царь Петр Алексеевич и совещался с патриархом о розыске по делу стрельцов.

— Ладно, князь-кесарь, что с бунтом стрелецким и без меня справился, да только, на мой разум, пора со смутами кончать. Раз и навсегда кончать. Дурную траву из поля вон! Да и в делах семейных самое время порядок наводить. Посоветоваться с тобой хочу.

— Может, с наследника, государь, и начнем?

— Что ж, пожалуй, с него и надо. С Алексеем Петровичем так поступим. У матери его отнять, к царевне Наталье Алексеевне в Преображенское перевезти. Там пусть и учится. Сестра доглядит. Сама до книжной учености великая любительница.

— С учителями как, государь? Ведь они первыми в уши дуть царевичу будут.

— Учителем пусть Никифор Вяземский остается. Певчий он преотличный. Хоть голос не гнусавый, как у всех подьячих, и то спасибо. Воспитатели пусть из Нарышкиных будут. Их там видимо-невидимо толчется. Всех и не упомнишь. Духовника менять тоже не надо. Как его там зовут, попа этого?

— Из Верхоспасского собора, государь? Яков Игнатьев.

— Пусть Яков Игнатьев.

— Да еще заведовать воспитанием поп Леонтий Меншиков.

— По мне, кого хошь бери. А вот царицу Евдокию — в монастырь. И не смотри на меня так. Сказал в монастырь, и точка.

— Но, государь, царица Евдокия Федоровна ни в каких стрелецких делах не замешана, с царевнами сестрами николи не встречалася.

— Обрыдла она мне, князь-кесарь. Так обрыдла, что во дворец войти не могу. Чему дивишься? Государь Иван Васильевич каждую неугодную жену в монастырь отправлял, а я и одной не вправе? Постричь Евдокию, и весь сказ. И вот что я тебе еще скажу, в пытошном застенке монастырский конюх Кузмин так и сказал: мол, государь немцев любит, а царевич их не любит. Откуда это такие слова у мальца? Не от матери ли случайно?

30 сентября (1698), на день памяти святителя Михаила, первого митрополита Киевского, и преподобного Григория Пельшемского, Вологодского чудотворца, состоялась первая казнь стрельцов. А всего в тот день было казнено 201 человек.

— Как дела-то у нас, князь-кесарь, подвигаются? Ты расследование ведешь, тебе и знать. Да и за Софьей ты присматривать должен. Только я тебя облегчу маленько. Софью постричь надо, чтоб никто ее более на царство не возжелал. Больно по сердцу она многим приходится. С черничкой-то проще будет.

— Из Москвы царевну сослать хочешь, государь?

— Шутишь, князь-кесарь? Такую смутьянку да бунтовщицу все время под рукой держать надобно, на самом что ни на есть видном месте. Пусть в Новодевичьем монастыре живет. Настоятельница там крепкая, измены не допустит. С сестрами разрешить ей видеться раз в год, на Пасху, и непременно на паперти, чтоб обзор был. И в палаты подальше от ворот переселить. Там на правой руке от Святых ворот караульня есть.

— Плоха больно, государь. Уж так плоха да сыра.

— Вот и ладно. Государыне-правительнице в самый раз придется грехи замаливать. Да еще с преосвященным поговорю, чтобы епитимью[141]на нее построже наложить, гордость ее неуемную подавить.

— Воля твоя, государь.

— Думаешь, все, князь-кесарь? Не тут-то было. А про Марфу Алексеевну забыл? Она всей смуте причина.

— Да не называл ее никто путный на допросах, Петр Алексеевич. На самом деле никто не называл.

— Жалко стало красавицу нашу, Федор Юрьевич? Бывалоча, не раз заглядывался? Стара она стала, чтобы ею любоваться, а вреда от нее не меньше, чем от Софьи Алексеевны. Это она в Софье властолюбие поджигала. Она на меня всю жизнь волком глядела, матушке простить не могла кончины братца Федора Алексеевича. Горазда, строптивица, правды доискивается. Вот потому-то и ее постричь.

— Что ты, что ты, Петр Алексеевич!

— Постричь да в Успенский девичий монастырь в Александровой слободе и заточить. Что самой писать, что от кого письма получать строго-настрого запретить. А чтоб с едой какая ей посылочка не дошла, послать черничке провиант с Москвы, с царского Кормового двора. Так оно надежнее будет. И местечко там для нее словно припасено отменное. Знаешь, у Распятской церкви, у столпа, при входе.