Фашисты - Майкл Манн

class="p1">Отсюда и часто употребляемый термин «буржуазная республика» или «республика интеллигенции»: большинство в республиканских партиях составляли представители именно этих слоев, в их числе известнейшие писатели того времени — Мигель де Унамуно, Хосе Ортега-и-Гассет и Сальвадор де Мадариага. Главная левоцентристская партия, возглавляемая Асаньей (Партия республиканского действия), насчитывала 140 сторонников, из которых 112 были писатели или профессора. О своей поддержке республике заявляли журналы, клубы и масонские ложи, в точности как во времена Французской революции (Espin, 1980: 39, 288–292; Aubert, 1987; Marco, 1988: 171–175; Alvarez Rey, 1993). Действительно, испанская интеллигенция поддерживала традицию вооруженного светско-либерального восстания, которую заложили известные своими демократическими идеалами американские и французские революционеры. Большинство интеллектуалов в Испании, в пику церкви и старому режиму, превозносили не авторитаризм и тем более не фашизм, а реформаторскую демократию. Из-за того что беды 1898 г. пришлись на их студенческую юность, они еще больше убеждались в том, что должны спасти Испанию путем ее «европеизации» (Marco, 1988: 100–102).

В строках 4–6 и 8 табл. 9.1, а также в строках 7–9 табл. 9.2 Приложения приведены данные о социальном происхождении партийных лидеров (взятые из трудов местных исследователей: Tusell Gomez, 1970; Bermejo Martin, 1984; German Zubero, 1984; Cancela, 1987). В отличие от левых республиканцев в сельских районах, у центристов преобладали люди интеллигентных профессий, на втором месте были госслужащие и собственники недвижимости. Руководители в Севилье (подробно изложено в табл. 9.2 Приложения) были из зажиточной части среднего класса: преобладала интеллигенция, затем торговые работники, правоцентристский блок был представлен предпринимателями, а левоцентристский — конторскими служащими. Прослеживается отчетливая связь между профессиональной принадлежностью и политическими воззрениями. Так, школьные учителя распределены по всему левому крылу, но больше всего их в рядах социалистов и левых республиканцев (радикал-социалистов, как во Франции). Врачи и ветеринары тяготеют вправо, с ними же юристы, а также правые антиреспубликанцы. Нам также известно, что на выборах в Верховный суд в 1933 г., где голосовали юристы, большинство из них отдало предпочтение правоцентристам. Тяготели вправо и военные, и уж совсем убежденными консерваторами были агрономы и священники. Лидерами во всех партиях становились университетские профессора и журналисты.

Глядя на приведенные данные, нетрудно проследить признаки «двух» государств: первое — гражданское, ориентированное на услуги, — проявляло признаки светского и левоцентристского; второе было военным, клерикальным, ориентированным на приказы и, соответственно, старорежимным, правым. Среди партийных лидеров почти не было рабочих, за исключением конторских работников в верхушке у левых. Не наблюдаем мы там и крупных предпринимателей; участие мелких предпринимателей проявлялось на местном уровне. Хотя данные партии носили выраженно буржуазный характер, благодаря их светской, модернистской ориентации, а также умеренности в классовых вопросах они сумели получить голоса в регионах, где преобладал более светский средний и рабочий класс.

Однако для большей части левоцентристов классовые вопросы значили меньше, чем антиклерикализм и антимилитаризм (Espin, 1980: 106–112, 293–296; Farre, 1985). Возможно, главным образом именно поэтому такие активисты, в отличие от их коллег в других странах, ни за что бы не перешли в правый лагерь. Сама возможность классовой солидарности буржуазных либералов и консерваторов сводилась на нет за счет фундаментальных разногласий по военным и религиозным вопросам. Однако в результате более традиционные военные и религиозные деятели-консерваторы начинали тяготеть вправо. Последствия такого отношения довольно точно предсказал в парламенте Унамуно:

В этой палате слишком много профессоров. Как только армия нарушает закон, они тут же формируют антимилитаристскую партию; как только закон преступило священство — антиклерикальную. При наших детях, при наших внуках в Испании, несомненно, появится антипрофессорская партия (Aubert, 1987: 186).

Некоторые говорят, что это левые республиканцы подвигли церковь к нападкам на демократию (напр., Payne, 1970). Тут явное преувеличение: церковь и до этого была настроена реакционно, а республиканские законы в стране были отнюдь не радикальнее, чем в других католических государствах (Jackson, 1965: 48). Республиканцы, как и в остальных странах, четко разделяли церковь и государство, проповедовали религиозную терпимость и провозглашали факт отсутствия в Испании официальной государственной религии. Спустя два года государство прекратит финансировать светское духовенство, религиозные ордена обяжут регистрировать имущество, оставляя себе лишь жизненно необходимую его часть. Иезуиты, согласно конституции, как и в других странах, подлежали изгнанию, в случае если не принесут присягу полного послушания папе (чего бы они делать ни за что не стали). Более провокационное действие имел запрет для религиозных орденов на преподавание (за исключением подготовки священников). Но хуже всего было то, что законодательство против реакционной церкви представили наспех и продвигали очень агрессивно — отсюда складывалось впечатление, что республиканцы заодно с более ярыми, крайне левыми антиклерикалами.

Папа римский угрозы не представлял. Он искал компромисса и вынужден был отправить на покой непокорного примаса кардинала Сегуру. Однако испанская церковь стала под знамена примаса. Священники призывали мирян усилить антиреспубликанское сопротивление. Провокации со стороны священства вызвали зеркальную реакцию Асаньи, который воспринял разгоравшийся конфликт с ликованием. Перед парламентом Асанья заявил, что «Испания больше не католическая страна», и, подобно Робеспьеру или Сен-Жюсту, добавил: «И не говорите мне, что таким образом ущемляется свобода; таким образом оздоровляется общество». Конечно же, он не имел возможности оценить эффект, который произвели его выпады на убежденных католиков всех классов (Payne, 1970: 92, 1993: 82–83). Вследствие этих его выступлений многие верующие (особенно женщины и пожилые люди) переходили в правоцентристские партии и вообще тяготели вправо. Впоследствии мы увидим, что источником авторитарных ультраправых настроений стала именно церковь.

Фракции, составляющие левоцентристские коалиции, интересовались различными политическими вопросами. Так, к классовым вопросам радикальнее, но при том ответственнее других подходили социалисты; это касалось, по крайней мере, промышленной отрасли, для которой эти вопросы имели ключевое значение. Декларируемой целью центристов было классовое примирение, но на самом деле этот вопрос не слишком их интересовал, и, встретившись с сопротивлением работодателей, они сворачивали свои инициативы. Никто из центристских политиков не проявлял подлинного интереса и к аграрной сфере: деревенских жителей, делегатов от деревни среди них не было (Heywood, 1990: 139–143). Социалистов, напротив, не интересовали религиозные вопросы. Таким образом, если коалиция встречала сопротивление в парламенте или госаппарате, она крайне редко выступала против него единым политическим фронтом. В этом и состояла ахиллесова пята левоцентристского альянса — не в отсутствии веры в демократические идеалы, но в невозможности осуществлять политику[51].

У правоцентристов наблюдался иной недостаток: они чтили традиции монаршего «поворота» и потому считали своими святыми обязанностями служение и покровительство. Крупнейшей на этом фланге была Радикальная партия, ряды которой сплошь пестрели не столько интеллигентами, сколько именитыми юристами и были несколько разбавлены крестьянами-середняками, а также промышленным и торговым средним классом. Изначально партия получила