Зарницы красного лета - Михаил Семёнович Бубеннов

палубу, за ним остальные партизаны. Василий Тихоныч остался в лодке и, словно ожидая бури, потуже натянул картуз на взмокшие волосы.

Взяв у Смолова небольшой ломик, Мамай, пробежав на корму, нашел люк, опустился около него на колени, осмотрелся: всюду белесая, неподвижная, непроницаемая муть. Торопливо ощупал тяжелый замок.

«Ну заковали!..»

Откинув мокрые волосы со лба, Мамай попытался поддеть ломиком накладку. Попробовал с одной стороны, с другой — нет, не подденешь. За одну минуту Мамай взмок и, устало, бесцельно глядя на туман, отложил ломик в сторону.

«Что же делать?»

На миг Мамай увидел картину ночного трюма: в темноте — тяжкие вздохи и стоны, хруст соломы, бессвязные, бредовые слова…

За бортом глухо всплеснулась вода. Мамай встрепенулся: «Белуга, будь она проклята!» И вдруг вспомнил: рядом, на стене каюты, развешаны пожарные инструменты. В Мамае все затрепетало от радости.

Топор нашел быстро. Кое-как поддел накладку и, торопясь, сильно рванул за топорище, — гвозди взвизгнули так, что Мамая будто прожгло с ног до головы.

Откуда-то с лаем вырвалась собака. Мамай вскочил, пинком подбросил ее на воздух…

Враз ожили каюты, заскрипели двери, раздались крики солдат, послышались выстрелы…

Испортил все дело Змейкин. Он струсил и, крича, шмыгнул с палубы в лодку. Из дверей каюты, у которой стоял на карауле Змейкин, вырвались солдаты. Они налетели на Смолова и сшибли его с ног. Смолову удалось все же каким-то чудом выскользнуть из груды тел и отскочить к борту. Услышав крики в лодке и решив, что друзья ждут только его, он стал спускаться по лесенке. Тем временем на палубе все еще катался храпящий и стонущий клубок: солдаты думали, что бьют Смолова, а били своего — водолива Мухина, который, в отличие от других, был не в белье, а в синей куртке.

Мишка Мамай метался по корме. Мимо шла в тумане лодка, с нее кричали:

— Мишка! Прыгай!

Внезапно выскочив из-за каюты, Захар Ягуков ударил Мамая, вышиб из его рук наган. Мамай и Ягуков схватились и, тяжело урча, стали кататься по палубе. Ягуков был необычайно ловкий и сильный, он подмял Мамая и норовил схватить за горло.

— Не души, гад! — отбивался Мамай.

— Сюда-а! Сюда! — кричали с лодки.

По бортам баржи с криками понеслись на корму солдаты. Кто-то вопил:

— Держи! Захар! Держи!

Улучив момент, Мамай ловко перебросил через себя Захара Ягукова, но тот опять вцепился, повизгивая от бешенства, и они покатились, покатились и свалились за борт. Солдаты выскочили к корме, но было поздно. Они ругались, но не стреляли — боялись убить Захара Ягукова, которого вместе с Мамаем река несла в туман, в ночь. Ягуков захлебывался, кричал. Солдаты хотели подобрать его с лодки, но лодки на барже не оказалось.

— А Мята где? — вспомнил Погорельцев.

— Убежал, видно, подлец!

— Бросай круги! Бросай, а то утонет!

В воду полетели спасательные круги.

Сильными рывками Мамай метнулся по течению. Из тумана до него донеслось:

— Ми-ишка-а!

Мамай не понял, откуда долетел крик, но ответил:

— А-о-о!

Отплыв больше сотни метров, Мамай опять услышал, что его зовут. Ему показалось, что крик долетел с левой стороны. Круто повернув, Мишка ударился наперерез течению. Греб сильно, вырываясь по грудь из воды, плыл долго думая, что вот-вот окажется у лодки, и вдруг снова услышал крик, на этот раз отчетливо, с правой стороны… «Тьфу, дьявольщина!» Мамай повернул обратно, но правую ногу внезапно начали сводить судороги…

Безмолвно стоял туман.

XXII

Едва держась на воде, Мамай поймал что-то легкое и скользкое и сразу догадался — спасательный круг. Вскоре Мишку, усталого и продрогшего, подобрали товарищи, уложили на дно лодки, закутали сухой одеждой. Стиснув челюсти, Мамай судорожно вздрагивал.

Обескураженные неудачей, партизаны спустились километра три по течению и случайно попали из реки в небольшую протоку. Остановились на острове и, собирая по кустарникам хворост, натолкнулись на стожок сена. Разгребли его, закутали Мамая. После дождей промокший стожок источал душное тепло. Мамай быстро согрелся и крепко уснул.

Проснулся Мамай, когда было уже утро. Небо, как и вчера, было покрыто серой изволочью, но стояло выше над землей. Нельзя было понять: поднялось или нет солнце. Низовой ветер порывисто трепал мокрые тальники.

Стожок сена, где спал Мишка Мамай, был отделен от реки неширокой полосой кустарника. Поднимаясь, Мамай увидел, что мимо стожка вьется пышный хвост дыма: рядом под ветлами товарищи разложили костер. Отец, ломая пересохший за лето валежник, говорил:

— Как из прорвы несет! Как из прорвы!

— Что бы это значило? — мягким баском спросил Воронцов.

— Не придумаю.

Мамай вылез из стожка, подошел к огню. Его картуз, пиджак и лапти были облеплены былинками и сгнившей цветочной трухой.

— Жив? — спросил отец. — Садись, грейся.

Ветер стряхнул с ветел зернистую капель.

— А ребята где?

— За дровами пошли, — ответил Воронцов, растягивая над огнем штаны.

— Да, непогодит.

Костер вилял хвостом, над головами летели мертвые листья.

— О чем вы тут толковали? — спросил Мамай.

Василий Тихоныч показал на реку:

— Вон, как из прорвы!

— Кто?

— Да пароходы, баржи. Только чуток развиднело, разнесло туман, они и повалили. Все вверх идут. Да вон опять! А этой… нашей баржи… не видать что-то…

За кустами медленно двигались шпили мачт буксира и барж. Мамай подошел к берегу, присмотрелся. Мощный буксир тянул две баржи, вздыхая размеренно и тяжко, откидывая от бортов зеленовато-пенистые гребни. На палубах барж скученно сидели люди в серых шинелях, ежась от сырого ветра.

Мамай вернулся к огню.

— Что за диво? Куда это они идут?

— Дьявол их поймет!

В кустах послышался хруст. Пролетавшая над поляной ворона взмыла, растерянно захлопав крыльями. Из кустов вышли с вязанками хвороста Смолов, Камышлов и Змейкин; рядом с ними шел незнакомый человек в грязной шинели и фуражке, с винтовкой.

Смолов крикнул:

— Вот он где, часовой! Видал?

Мамай вскочил: партизаны вели рябого солдата с баржи, который порол его розгами. Раздувая ноздри, Мамай несколько секунд жег солдата горячим взглядом. Рябое лицо Серьги Мяты со вздернутой верхней губой то подергивалось, то расплывалось в растерянной улыбке.

— Помнишь меня? — глухо спросил Мамай.

— Помню, помню, как же…

Шагнув навстречу, Мамай вырвал у Мяты винтовку и злобно крикнул:

— Беги! Беги, гад!

Партизаны заметались вокруг.

— Мишка, стой!

— Не дури!

Схватив оцепеневшего Мяту за ворот шинели, Мамай толкнул его с такой силой, что тот летел несколько метров, ломая посохшие кусты смородины. Отбросив партизан, Мамай щелкнул затвором винтовки, но, вспомнив что-то, не поднял ее.

Серьга Мята исцарапал о кусты лицо. Вытирая рукавом кровь на щеке, испуганно взглянул на подходившего Мамая.

— Убей… Все равно…

— Покарябался? — Мамай присел рядом