Место встречи изменить нельзя. Эра милосердия. Ощупью в полдень - Георгий Вайнер

Звонок. Стас рванул трубку:

– Тихонов. Да-да, слушаю, Савельев. Куда?! На работу? Совместительство? Давай туда. Жду. Удачи, старик.

Панкова за соседним столиком быстро писала объяснение. Тихонов подошел к окну. По заснеженной Петровке сновали троллейбусы, женщина несла перед собой, как щит, новый латунный таз, лениво протащила свой возок мороженщица. Тихонов негромко барабанил пальцами по стеклу, напевая под нос:

А на нейтральной полосе цветы

Необычайной красоты…

Прошло утреннее оцепенение, его уже сотрясал азарт охотника, идущего по верному следу. Все, сеть заброшена…

– Все, я написала.

Стас подошел к столу, взял у Панковой объяснение, прочитал. Довольно улыбнулся, положил листок в стол:

– Вот видите, наша беседа заняла меньше часа. Давайте я вам отмечу пропуск на выход.

– Прекрасно, я как раз успеваю в театр.

Тихонов поставил на пропуске свою корявую, немного детскую подпись и потянулся к тумбочке за штампом. Достал, подышал на него. Панкова встала. Стас еще раз дыхнул на штамп и отложил его в сторону.

– Простите, Зинаида Федоровна, я забыл вам задать еще один вопрос.

– Пожалуйста.

Стас тихо сказал:

– Вы зачем писали письма с угрозами Тане Аксеновой?

Панкова бледнела стремительно, кровь отливала от лица, как будто сердце ее остановилось.

– Какие п-письма? Я вообще не люблю писать письма. И я не знаю никакой Аксеновой.

– Не знаете? Но это же вы предложили – «шерше ля фам»?

– Боже мой, если вы говорите об истории со Ставицким, то я не имею к этому никакого отношения.

– Вот что, Зинаида Федоровна. Если вы хотите успеть на репетицию, то давайте не будем транжирить наше время. Хотя боюсь, что на репетицию вы сегодня все равно не попадете. А роль благородной подруги из вашей пьесы вам придется репетировать здесь, со мной.

– Не запугивайте меня! – крикнула Панкова, и из глаз ее брызнули слезы. – Театральная общественность не допустит!.. Вы еще молоды…

– Чего не допустит театральная общественность? Моей молодости? – спросил вежливо Тихонов. – Наоборот, она ее, скорее, будет приветствовать. Так, знаете ли, интереснее…

– Вы – мальчишка, – сказала Панкова, и лицо ее теперь покрылось красными пятнами.

Стас покачал головой:

– Как жаль, что мы не в магазине! Там хоть висят плакаты «Будьте взаимно вежливы!». Тем более что я еще не понимаю причины вашего гнева и испуга.

– Вы меня напрасно пытаетесь впутать в эту неприглядную историю! Сейчас не бериевские времена! – кричала Панкова.

– Ну-ка, тише, – вдруг резко сказал Стас, и Панкова сразу смолкла. – Насчет времен вы правильно сказали. А в скверную историю вы себя впутали сами.

Он открыл ящик и разложил на столе четыре листа бумаги.

– Вот ваша автобиография из театра. Вот счет за газ из вашей квартиры. Вот ваше объяснение, которое вы сейчас написали. А вот это, – он поднес листок к глазам Панковой, – письмо Татьяне Аксеновой.

– Я ничего не понимаю, – сказала растерянно Панкова.

– Понимать нечего. Не надо быть экспертом, чтобы увидеть: все бумаги написаны одной рукой.

– И что?

– А то, что это письмо найдено в сумке убитой Татьяны Аксеновой.

– Убитой? – с ужасом переспросила Панкова.

– Да-да, убитой. За три часа до того, как вы поспешно убыли в Ленинград.

– Но клянусь вам, это случайность! Ужасное, роковое совпадение! Я действительно писала ей письмо, но ничего подобного и в мыслях не имела. – Панкова зарыдала по-настоящему. Стас налил ей в стакан воды. У Панковой тряслись руки, и вода текла некрасивой струйкой по подбородку, рассыпалась темными каплями на платье. Она затравленно, не отрываясь, смотрела Стасу прямо в глаза. Тихонов отвернулся к окну. За стеклом летели сухие снежинки, в полдень было так же сумрачно, как и на рассвете.

Панкова плакала. Стас, прислушиваясь к ее всхлипываниям, вспомнил, как сидела окаменевшая мать Тани, приговаривая все время: «Донюшка моя, доня…» И подумал с ожесточением: «Плачь, плачь. Не жаль мне тебя. Таня, когда умирала, не плакала…»

Тихонов сел за стол, собрал бумаги, положил в ящик.

– Вы успокоились? Давайте продолжим. Но учтите: если вы будете снова врать, то уже сами – как вы писали Тане – «поставите себя в весьма опасное положение».

Панкова кивнула:

– Но зачем вы так грубо со мной говорите? Вы же воспитанный человек…

– А вы бы хотели, чтобы я вас называл Зиночкой и шаркал ножкой? Нет уж, увольте! Вы что-то не очень раздумывали об этике, когда писали Аксеновой письмо с весьма прозрачными угрозами. А человек этот убит. Так что обойдемся без реверансов. Нам нужна правда. Намерены вы говорить только правду?

Панкова снова кивнула. Лицо ее стало некрасивым, обвисшим, с множеством мелких морщинок.

– Зачем вы написали письмо?

– Лена была так несчастна! И она надеялась, что, если эта женщина оставит Костю в покое, он вернется домой.

– Вы снова говорите неправду.

– Почему?

– Это… это… – Стас вспомнил фразу из блокнота Тани Аксеновой. – Это одеяло лжи из лоскутков правды. Вы же прекрасно знаете, что Таня была не в курсе семейных дел Ставицкого. И специально информировали ее письмом. После этого Таня указала Ставицкому на дверь. Поэтому говорить о том, чтобы она «оставила его в покое», нелепо. Правильно?

– Ну, значит, я оговорилась. Это же не принципиально!

– Нет, принципиально. Потому что вы рассчитывали так: получив письмо с угрозами, Таня испугается и заставит Ставицкого вернуться к Буковой. Так?

– Ах, может быть, и так! Но ведь, ей-богу, я действовала из лучших побуждений! Я хотела восстановить семью. Кто мог знать, что…

– Что? Кончится убийством?

– Я не имею к этому никакого отношения! Ведь это так страшно – убить человека…

– Боюсь, что вы не очень хорошо представляете, как это страшно – убить человека. Вы мне лучше скажите: кто мог совершить это убийство в интересах Буковой?

– Клянусь, я не знаю!..

– Ладно, допустим. У Буковой есть сейчас мужчина, как это называется – поклонник, который готов ради нее на все?

Мгновение подумав, Панкова ответила:

– Да, есть. – И сразу заторопилась: – Но я его видела всего несколько раз.

– А что, Букова его скрывает?

– Нет, мне он просто не понравился.

– Подробнее!

– Ну, у него какие-то скверные манеры, очень разухабистые. Вообще он… не нашего круга. И… нетрезвый.