Смилла и ее чувство снега - Питер Хег

— С-смилла.

Я продолжаю идти. За мной в трубе туннеля слышны гулкие шаги.

— Я нырну т-только один раз. Это нужно для завтрашней работы.

— Для нас с тобой не будет завтрашнего дня, — говорю я. — Спроси его, где Верлен.

Механик поворачивается к Тёрку. Смотрит на него и понимает.

— Мальчик, — говорю я, — почему?

Я спрашиваю из-за механика и чтобы потянуть время, а не потому, что мне самой нужен ответ. Я знаю, что случилось, так точно, как если бы я сама была с ними на крыше.

Я чувствую Тёрка, как будто он часть меня. Через него я ощущаю весь драматизм ситуации. Ему в его игре так много нужно учесть. Понять, может ли он обойтись без механика. Принять какое-то решение. И тем не менее его голос спокоен, почти печален.

— Он прыгнул.

Я продолжаю идти, пока он говорит. Он присоединяет перпендикулярно стволу длинный магазин.

— Он испугался и прыгнул.

— Почему?

— Я хотел попросить его вернуть мне кассету. Но он побежал, он не узнал меня. Думал, что я чужой человек. Было темно.

Он снимает оружие с предохранителя. Механик не смотрит на оружие — он смотрит Тёрку в лицо.

— Мы поднимаемся на крышу. Он меня не видит.

— Следы, — лгу я. — Я видела следы, он обернулся.

— Я кричал ему, он обернулся, но не увидел меня.

Он смотрит мне в глаза.

— Он глухой, — говорю я. — Он был глухой. Он не обернулся. Он ничего не слышал.

У меня под ногами лед, я иду по льду по направлению к нему, как Исайя двигался прочь. Как будто я — Исайя. Но теперь на пути назад. Чтобы что-то изменить. Чтобы попробовать, нет ли иной возможности.

Лукас всего в пяти метрах от Тёрка, когда тот его замечает. Он обошел камень с другой стороны. Внимание Тёрка было поделено между мной и механиком.

Нельзя предусмотреть все. Даже он не может всего предусмотреть.

— Бернард мертв, — говорит Лукас.

Он держит перед собой гарпун. Он, видимо, зарядил его снова. Гарпун кажется длинным, как пика; на мгновение Лукас своей прямой и тощей фигурой напоминает героя мультфильма. На его брюках образовался ледяной панцирь. По пути к берегу он, должно быть, проваливался в воду.

— Тебе придется ответить, — говорит он.

Зонтик Тёрка дергается. Большая, невидимая рука разворачивает Лукаса. Раздается глухой звук выстрела, и Лукас делает пируэт. Он снова оказывается лицом к нам, но теперь у него нет левой руки. Он опускается на лед, заливаясь кровью.

И тут приходит в движение механик. Выходя из воды, он на короткий миг становится похож на большую рыбу, выпрыгнувшую на берег. Зонтик со звоном катится по льду. Даже без оружия прямая фигура Тёрка полна самоуверенности.

Механик настигает его. Одна желтая рукавица опускается на плечо Тёрка, другая зажимает ему рот. Потом его руки сжимаются. Когда лицо, обрамленное светлыми волосами, отклоняется назад, он склоняет над ним свой шлем, и они смотрят друг другу в глаза. Я ожидаю услышать звук отрывающихся позвонков. Звук этот должен быть не хрустом чего-то ломающегося, а треском чего-то встающего на место.

Тёрк наносит удар ногой, умелое движение, направленное снаружи по дуге в лицо механика. Он попадает сбоку в шлем с тем звуком, с которым топор входит в деревянный пень. Желтая фигура медленно накреняется набок и встает на колени.

Зонтик лежит на льду передо мной. Мой страх перед оружием так велик, что я даже не отталкиваю его ногой.

Механик выпрямляется. Он начинает стаскивать акваланг. Движения его замедленны, как у астронавта в невесомости.

Тёрк бросается бежать. Я бегу за ним.

Он сможет заставить остальных сняться с якоря. Им это не понравится. Особенно Сонне не понравится. Но он заставит их это сделать.

Он бежит вдоль трещины. Его фонарик мигает в темноте. Ночью в Кваанааке я выходила на лед, чтобы принести домой куски льда из талой воды. Ночью лед гостеприимен. У меня нет фонарика, но я бегу словно по ровной дороге. Не то чтобы без труда, но уверенно. Камики цепляются за лед не так, как его сапоги.

Ему не так уж много надо — один-единственный неосторожный шаг, и он упадет, как упал Исайя.

Белые поля, на которых остался лежать снег, образуют в темноте шестиугольники. Мы бежим через Вселенную.

Я раньше его пересекаю край глетчера и спускаюсь вниз. Я хочу отрезать ему путь к моторной лодке. Он не видел и не слышал меня. И все же он знает, что я здесь.

Лед — hikuliaq, новый лед, образовавшийся в том месте, откуда унесло старый. Он слишком толстый, чтобы смогла пройти моторная лодка, и слишком тонкий, чтобы можно было идти по нему пешком. Над ним висит, покачиваясь, белый морозный туман.

Он видит меня или, может быть, просто видит какую-то фигуру и все больше удаляется от берега. Я бегу в том же направлении, но забирая в сторону. Он понимает, что это я. Он понимает, что у него не хватит сил догнать меня.

Судно скрыто в тумане. Он слишком забирает вправо. Когда он интуитивно меняет направление, «Кронос» оказывается в двухстах метрах позади нас. Он потерял ориентацию. Его уводит к открытой воде. Туда, где течение подточило лед настолько, что он стал тонким, словно пленка, словно оболочка вокруг эмбриона, а под ней море — темное и соленое, как кровь, и снизу к пленке прижимается лицо, это лицо Исайи, еще не родившегося Исайи. Он зовет Тёрка. Это Исайя тянет его к себе, или это я обхожу его со стороны, чтобы тем самым заставить его выйти на тонкий лед?

Его силы уже на исходе. Если ты не вырос среди этой природы, она лишает тебя сил.

Лед сломается под ним, может быть, в следующую минуту. Может быть, для него будет облегчением то, что холодная вода сделает его невесомым и затянет вниз. Снизу, даже в такую ночь, лед будет бело-голубым, словно неоновый свет.

Или же он изменит направление и снова побежит вправо, через лед. Сегодня ночью температура упадет и будет снежная буря. Несколько часов он продержится в живых. В какой-то момент он остановится, и холод преобразует его, словно сосульку, — замороженная оболочка вокруг струящейся жизни, пока пульс не затихнет и он не превратится в одно целое с окружающим ландшафтом. Лед нельзя победить.

За нами по-прежнему остается камень, его загадка, заданные им вопросы. И механик.

Где-то впереди меня фигура бегущего человека постепенно становится темнее.

Они придут и скажут мне: расскажи нам. Чтобы мы поняли и могли поставить точку. Они ошибаются. Только то, что нельзя понять, можно закончить. И далее ничего не последует…