Смилла и ее чувство снега - Питер Хег

У наших ног обрыв глубиной метров двадцать пять, до самого дна пещеры. Оттуда к нам вертикально поднимаются сверкающие всеми цветами радуги сталагмиты.

Он отламывает кусочек льда и бросает перед собой. Бездна превращается в круги, а затем в туман и исчезает. Мы смотрим на потолок пещеры, отраженный в воде, находящейся прямо у наших ног, — такой спокойной, какой она никогда бы не могла быть на поверхности земли. Даже сейчас, когда по ней расходятся круги, глаза не хотят верить, что это вода. Она медленно успокаивается, восстанавливая потревоженный подземный мир.

Модели роста сосулек и кристаллов описаны Хатакеямой и Немото в «Geophysical Magazine», № 28 за 1958 год, Найтом в 1980-м в «Journal of Crystal Growth», № 49. И Маэно и Такахаши в «Studies on Icicles», в «Low Temperature Science», том A, № 43 за 1984 год. Но пока что наиболее плодотворная модель предложена мной и Лассе Макконеном из Лаборатории структурных технологий в Эспоо в Финляндии. Она показывает, что ледяная сосулька растет как труба, как полость из льда, содержащая внутри воду в жидкой фазе. Что массу сосульки можно просто выразить следующим образом:

где d — диаметр, l — длина, ρα — плотность льда и где в числителе, естественно, появляется π, поскольку наши расчеты основывались на полусферической капле, с заданным диаметром в 4,9 миллиметра.

Мы предложили нашу формулу из страха перед льдом. В то время, когда в Японии произошла целая серия несчастных случаев с сосульками, которые падали в железнодорожных туннелях, пробивая крыши вагонов. Здесь, над нашими головами, самое большое количество самых больших сосулек, какие я когда-либо видела. Инстинктивно меня тянет назад, но я чувствую Тёрка и не двигаюсь с места.

Помещение похоже на церковь. Над нами по меньшей мере на пятнадцать метров поднимаются своды, которые, должно быть, доходят почти до поверхности ледника. Внутри по периметру купола разломы — там, где был обвал и отломившийся лед покрыл пол, наполнив пещеру, а потом снова растаял.

В то время, когда Мориц отсутствовал, когда у нас не было денег на керосин, или в те короткие периоды, когда мы ждали судно, моя мать ставила на зеркало парафиновые свечи. Даже при малом количестве свечей отражательный эффект был замечательным. Тот же эффект дает луч от фонарика, укрепленного у Тёрка на лбу. Он держит его неподвижно, чтобы я могла осмотреться, и свет улавливается льдом, усиливается и отражается, словно поднимающийся вверх дождь лучей.

Длинные ледяные копья как будто парят. Призматически сверкая, они стекают с потолка, устремляясь вниз. Может быть, их десяток тысяч, может быть, больше. Некоторые из них соединены, словно цепи опрокинутых вниз готических соборов, другие расположены тесно, точно маленькие иголки на друзе горного хрусталя.

Под ними — озеро. Метров тридцать в диаметре. В середине его лежит камень. Черный, неподвижный. Вода вокруг него напоминает молоко из-за растворенных в глетчерном льде пузырьков. В помещении нет другого запаха, кроме запаха льда, создающего легкое жжение в горле. Единственный звук — это звук падающих капель. С большими интервалами времени. Потолок находится на таком расстоянии от камня, что достигается равновесие. Здесь слегка подмораживает и одновременно лед немного подтаивает. Циркуляция воды минимальна. Место безжизненно.

Если бы не тепло. Оно такое же, как в снежном доме из моего детства. На фоне холодного излучения стен это тепло кажется таким приятным. Хотя температура держится между нулем и плюс пятью градусами.

Рядом с нами лежит кое-какое снаряжение. Кислородные баллоны, костюмы, ласты, гарпуны, ящик со взрывчаткой. Канат, фонарики, инструменты. Кроме нас, никого нет. Один раз скрипнул снег, как будто кто-то двигает тяжелую мебель в соседнем помещении. Но здесь нет соседних помещений. Только плотный, слежавшийся снег.

— Как его доставать?

— Пробьем туннель, — говорит он.

Это вполне реально. Он будет длиной метров сто. И не надо будет ставить в нем подпорки. А камень сам по себе покатится по туннелю, если будет подходящий наклон. Сайденфаден с этим справится. Катя Клаусен его заставит. А Тёрк заставит ее и механика. Именно так я смотрю на мир, с тех пор как покинула Гренландию. Как на цепь принуждений.

— Он живой? — спрашивает он тихо.

Я качаю головой, потому что не хочу в это верить. Он берется руками за фонарик. Луч его направлен теперь на снег под нашими ногами и отражается вверх. Таким образом становятся видны не отдельные сосульки, а облако парящих отблесков, словно это невесомый драгоценный камень.

— Что будет, если червь окажется на свободе?

— Мы будем держать камень в защищенном месте.

— Вы не сможете удержать червя. Он микроскопический.

Он не отвечает.

— Вы не можете знать, — говорю я. — Никто не может знать. Вы знаете о нем лишь то, что выяснили при помощи нескольких лабораторных опытов. Но ведь все же есть вероятность, что он — настоящий убийца.

Он не отвечает.

— Каков второй ответ на вопрос, почему он пока что не распространился по всему миру?

— В детстве я провел год в Гренландии, на западном побережье. Там я собирал ископаемые останки. С тех пор я иногда возвращался к мысли о том, что некоторые из крупных истреблений живых организмов в доисторическую эпоху могли быть вызваны паразитом. Кто знает, может быть, полярным червем. У него были бы все необходимые качества. Может быть, именно он истребил динозавров.

В голосе его слышатся шутливые нотки. Я сразу же понимаю его.

— Но ведь это неважно, так?

— Да, это неважно.

Он смотрит на меня.

— Неважно, как дело обстоит на самом деле. Важно, что думают люди. Они поверят в этот камень. Ты слышала об Илье Пригожине? Бельгийский химик, получил в 1977 году Нобелевскую премию за описание диссипативных структур. Он и его ученики постоянно возвращаются к мысли о возможности возникновения жизни из неорганических веществ под воздействием энергии. Эти идеи подготовили почву. Люди ждут этого камня. Их вера и их ожидание сделают его настоящим, сделают его живым, независимо от того, как там в действительности обстоит дело.

— А паразит?

— Я уже слышу первые умозрительные построения журналистов. Они напишут о том, что полярный червь представляет собой важный этап связи камня, неорганической жизни и высших организмов. Они придут ко всем возможным выводам, которые сами по себе не имеют никакого значения. Имеют значение только те силы страха и надежды, которые будут высвобождены.

— Зачем, Тёрк? Чего ты добиваешься?

— Денег, — говорит он. — Славы. Еще денег. На самом деле не имеет никакого значения, живой он или нет. Важен его размер. Его тепло. Червь вокруг него. Это самая большая естественно-научная сенсация этого столетия. Не цифры на листке бумаги. Не абстракции, на публикацию которых в той форме, которую можно продать общественности, уходит тридцать лет. Камень. Реальный и осязаемый. От которого можно отрезать кусочек и продать. Который можно сфотографировать и о котором можно снимать фильмы.