Книга мечей - Фред Томас Саберхаген

У Аполлона этот спор вызвал невыразимое отвращение.

— Ну как вы, глупцы, все еще можете говорить о пешках и играх? Неужели вы не видите?.. — Тут он на мгновение запнулся от возмущения.

Гадес заговорил вновь, и на этот раз предложил навсегда избавиться от мечей. Если все выкованные Вулканом мечи каким-то образом удастся собрать и доставить к нему, то уж он позаботится о том, чтобы похоронить их глубоко под землей. И тогда остальные боги навечно избавятся от тревог.

— Мы много от чего можем избавиться навечно, едва мечами овладеешь ты! Разумеется, ты готов забрать себе все двенадцать — а после этого заодно и случайно победить в игре! И что с нами потом станет? Да за каких идиотов ты нас принимаешь?

Гадеса такое отношение возмутило, во всяком случае вид он принял оскорбленный:

— Да какое мне теперь дело до игры? Сейчас, когда под угрозой само наше существование! Вы что, не слышали слов Аполлона?

— Само наше существование, ба! Расскажи эти сказки тому, кто в них поверит. Боги бессмертны. Мы все это знаем. А Гермес прикинулся мертвецом и где-то прячется. Это лишь его уловка, чтобы победить в игре. Так вот, что бы ни случилось, я проигрывать не намерен. Ни Гермесу, ни Аполлону, ни особенно тебе!

Афродита негромко заявила всем, кто пожелал ее выслушать, что у нее есть собственный способ вернуть мечи. Ведь те, кто ими сейчас владеет — во всяком случае большинство из них, — всего лишь мужчины, не так ли?

Аполлон заговорил вновь. Но теперь, прежде чем заговорить, он взмахнул луком, и этот жест привлек к нему заметно большее внимание. И заявил, что если мечи еще возможно вернуть, то их затем следует передать ему, как самому здравомыслящему и ответственному богу. А он положит конец угрозе, которую мечи собой представляют, просто запустив их из лука за пределы Земли, как обычные стрелы.

Он еще не завершил свою краткую речь, а большинство его уже не слушало, как до этого Зевса. Тем временем Марс изрыгал угрозы каким-то врагам. Остальные — тайком или открыто — подсмеивались над Марсом.

Вулкан же негромко попросил передать по кругу, что если мечи соберут и принесут к нему и если большинство богов подтвердит, что хочет именно этого, то он переплавит все двенадцать мечей в безвредные куски железа.

На угрюмо нахмуренного Зевса никто не обращал ни малейшего внимания, и тот заговорил, решившись на последнюю попытку продемонстрировать хоть какую-то власть:

— Мне кажется, что Кузнец вложил в эти мечи слишком много человеческого. Так ли уж было необходимо закаливать их в крови живого человека? И для чего процесс их изготовления потребовал так много людского пота и слез?

— Ты что, собираешься учить меня мастерству? — огрызнулся Вулкан. — Да что ты вообще о нем знаешь?

Тут Марс, со злорадством увидев, что его соперник уязвлен, вмешался в их спор:

— И был еще один последний трюк, который ты выкинул во время работы. Ты отсек руку помогавшему тебе кузнецу-человеку. Зачем тебе это понадобилось?

Ответ Кузнеца — если тот успел ответить — потонул в новой вспышке гвалта. Дюжина голосов взвилась одновременно, споря на несколько разных тем. Судя по всему, собрание оказалось на грани развала, несмотря на громовой голос Аполлона, тщетно пытающегося удержать богов еще хоть ненадолго. Как обычно, они так и не достигли согласия в том, каковы их общие проблемы, и уж тем более не придумали способов их решения. Богов в круге стало меньше — они улетали один за другим. Гадес, как всегда избегая полетов, вновь исчез, погрузившись в землю прямо на том месте, где стоял.

Но один голос все еще продолжал громыхать с монотонной настойчивостью. Как ни странно, его обладатель все же сумел добиться чего-то вроде внимательного молчания среди горстки оставшихся богов.

— Смотрите! Смотрите! — повторял этот голос, а его обладатель указывал могучей рукой на склон горы, где на снегу виднелась цепочка следов, которую быстро заметал ветер.

В том, что это именно следы, сомнений не возникало. То были отпечатки ног, удаляющихся к подножию горы и уже через несколько метров исчезающих за похороненными под снегом валунами. И хотя расстояние между отпечатками было слишком большим, а сами они были слишком глубоки и широки для человеческой ноги, не имелось никаких сомнений в том, что их оставила нога смертного существа.

Однорукий мужчина, спотыкаясь, брел сквозь полуночный дождь по извилистому мощеному переулку в погруженное во мрак сердце великого города Ташиганга. Он превозмогал боль только что полученных ранений — в боку кровоточила ножевая рана, вторая была на колене, и это не считая утраченной давным-давно правой руки. Тем не менее он был куда здоровее того, кто на него напал. Грабитель валялся в нескольких метрах позади за изгибом переулка, уткнувшись лицом в лужу.

Мужчина, почувствовав, что вот-вот рухнет сам, кое-как добрался до стены и прислонился к ней. Упершись широкой спиной в рубашке из домотканого полотна в каменную стену чьего-то дома, он постарался как можно дальше втиснуться под узкий козырек крыши, хоть как-то мешающий моросящему дождю заливать лицо. Мужчину пугало то, что случилось с его коленом. Судя по тому, как отзывалась раненая нога, когда он пытался перенести на нее вес тела, он вряд ли сможет уйти далеко.

О том, что с ним может случиться после ножевой раны в боку, он еще не успел обеспокоиться.

Однорукий был высок и крепко сложен. И все же со стороны он смотрелся явным калекой, поэтому грабитель — если то был просто грабитель — мог, ни на секунду не усомнившись, счесть его легкой добычей. Даже если бы он догадался, что у предполагаемой жертвы за поясом под рубахой припрятана добротная дубовая дубинка, он вряд ли смог бы предвидеть, как проворно калека сумеет ее выхватить и насколько умело пустит в ход.

Теперь, опираясь о стену, мужчина сунул дубинку обратно за пояс и прижал пальцы к ране в боку. Он тут же ощутил, как из нее вытекает кровь — пугающе быстрым ручейком.

Если не считать шороха дождя, в городе вокруг него царила тишина. Окна, которые он мог разглядеть сквозь пелену мороси, были темны и почти все закрыты ставнями. Казалось, никто в огромном городе не услышал шума короткой схватки, в которой он ухитрился выжить.

А спасся ли он, в конце концов? Однорукому пришлось признать, что с поврежденным коленом идти по-настоящему он уже не сможет. Зато сейчас, по крайней мере, он еще в силах стоять. Он решил, что место, куда он направлялся, уже недалеко. А добраться до него чрезвычайно важно. И мужчина, опираясь сперва на стену, к которой прислонялся, а затем на соседнюю, и далее от одной каменной поверхности к другой, заковылял вперед.

Он помнил, какие приметы ему называли, и постепенно продвигался сквозь мрак. Всякий раз, опираясь на раненую ногу, он прикусывал губу, сдерживая вскрик боли. А теперь и голова его стала словно невесомой и кружилась. Мужчина стиснул волю в кулак, цепляясь за сокровище сознания и понимая, что если оно сейчас ускользнет, то вскоре из него вытечет и сама жизнь.