Иоанн Павел II: Поляк на Святом престоле - Вадим Волобуев

Первый секретарь не шел на уступки, более того, сам ставил условия: не распалять страсти и повлиять на страны НАТО, чтобы они отменили санкции. Давление польского епископата на правящую верхушку страны тоже не увенчалось успехом. В ответ от иерархов требовали не допускать в храмах собраний оппозиции и осудить тех ксендзов, которые открыто высказывали свои симпатии «Солидарности» — например, Попелушко. Глемп не хотел этого делать и стоял на своем.

Впрочем, Глемп был более податлив на аргументы Ярузельского, чем Иоанн Павел II. Примас, как и его предшественник, жил в постоянном ощущении советской угрозы и страшно боялся вызвать неконтролируемый взрыв. Понтифик же исходил из моральных предпосылок, не желая слышать о какой-то там политике. По мнению Иоанна Павла II, над народом было совершено насилие, которое ни в коем случае нельзя было прощать.

Что интересно, с опаской к грядущему визиту римского папы относилась также часть подпольной прессы и парижская «Культура». По их мнению, поездка понтифика могла бы каким-то образом узаконить военное положение. То есть Ярузельский, встретившись с главой Святого престола, из одиозного диктатора превратился бы в обычного государственного мужа. В принципе, на что-то подобное как раз и надеялись в Варшаве, давая согласие на апостольскую поездку. Новый срок визита папы (июнь 1983 года) был установлен в ходе сдвоенного визита в Рим сначала верхушки польского епископата, а затем министра иностранных дел ПНР Юзефа Чирека. Это произошло в июле 1982 года[831].

Власти, однако, не выразили согласия на выступление понтифика в Люблинском католическом университете и до конца упирались в вопросе встречи римского папы с Валенсой. В ход шли самые невероятные аргументы. Так, правая рука Ярузельского, министр внутренних дел Чеслав Кищак в беседе с «пресс-секретарем» епископата Алоизы Оршуликом заявил, будто диссидент Антоний Мацеревич производит у себя ракеты, способные разрушить пуленепробиваемое стекло. Угроза терактов служила предлогом для Службы безопасности контролировать места встреч римского папы с верующими[832].

Получив наконец официальное приглашение из Польши, Иоанн Павел II в апреле 1983 года отправил письмо председателю Госсовета Генрику Яблоньскому, потребовав освободить политзаключенных. Ответ был потрясающий. Яблоньский, рассыпавшись в любезностях и дипломатических оборотах, заявил буквально следующее: «Non possumus!», повторив типичное церковное выражение несогласия со светской властью, которое сам же польский епископат использовал в 1953 году. С каким злорадством, должно быть, чиновник писал эти слова! Клир получил обратно то, что сам бросал в лицо государству[833].

С неожиданной теплотой отозвалась в это время о римском папе газета «Советская Россия». За несколько дней до приземления Иоанна Павла II в Варшаве она похвалила его позицию в вопросе гонки вооружений, а также с большим одобрением прокомментировала отношение первосвященника к никарагуанским епископам и к ближневосточному конфликту[834]. Трудно сказать, чем это было вызвано — шумом вокруг «болгарского следа» в деле о покушении или желанием заручиться поддержкой Ватикана ввиду наращивания американской военной мощи в Европе.

Военное положение в Польше действовало до 31 декабря 1982 года, хотя формально Сейм отменил его лишь 22 июля 1983 года. В том же году была проведена частичная амнистия. Главный редактор польской версии «Оссерваторе романо» Анджей Бардецкий, приехав весной 1983 года на родину, смог встретиться со многими деятелями оппозиции, которые передали через него в Ватикан свои публикации. Иоанна Павла II особенно впечатлили тексты Адама Михника. Будущий главный редактор леволиберальной «Газеты выборчей» даже удостоился особой чести — получил Евангелие с дарственной подписью понтифика[835].

Шестнадцатого июля первосвященник прилетел в Варшаву. Его недельная поездка в Польшу оказалась не менее триумфальной, чем в 1979 году. Если тогда люди славили его как первого поляка на Святом престоле, то теперь — как ангела-хранителя, который несет утешение отчаявшемуся народу. Военное положение, санкции, пустые прилавки, зверства милиции и ее механизированных отрядов ZOMO — Польша того периода была не слишком радостным местом. Светлым пятном в этой череде несчастий явился очередной успех футболистов: на чемпионате мира 1982 года в Испании сборная вновь добралась до полуфинала, причем по ходу турнира отбегала нулевую ничью с командой СССР, выбив ее из розыгрыша. Лидер поляков Збигнев Бонек незадолго до чемпионата сенсационно перешел в «Ювентус» и по опросу журнала «Франс футбол» занял третье место в списке лучших футболистов 1982 года. Бонек да Войтыла — кто еще мог принести тогда утешение своему народу?

Официальной причиной визита, кроме 600-летия переноса образа Черной Мадонны, являлось 300-летие битвы под Веной, где Ян III Собеский нанес сокрушительное поражение османам и спас Европу от мусульманского завоевания. Впрочем, для Войтылы это был скорее фон. Куда сильнее его волновала молитва над саркофагом Вышиньского, чьи похороны он в свое время не смог посетить.

Сквозной темой его проповедей стала «Солидарность» — ее борьба и ее судьба. Иоанн Павел II не скрывал симпатий к распущенному профсоюзу, вгоняя тем самым в сильное беспокойство чиновников римской курии. «Он что, хочет войны и кровопролития? — в сердцах бросил Казароли, сопровождавший понтифика в поездке. — Он хочет свергнуть правительство? Мне приходится ежедневно объяснять властям, что мы не ставим такой цели»[836].

Уже вечером первого дня, служа литургию над гробом Стефана Вышиньского в кафедральном соборе Иоанна Крестителя в Варшаве, Иоанн Павел II цитировал «Тюремные записки» примаса, отметив, что усопший, по счастью, не застал «болезненных событий 13 декабря 1981 года»[837]. Войтыла пропел настоящую осанну архиепископу, назвав его примасом тысячелетия, то есть примасом, при котором польская церковь отметила круглую дату крещения страны. Но это словосочетание скоро было переосмыслено как указание на величие главы епископата.

процитировал Иоанн Павел II строки Словацкого, которые как никакие другие выражали душу Вышиньского.