Окаянная сила - Далия Трускиновская

С трудом сдержала себя Алена.

— Губить тебя не буду, — сказала тихо. — А своим сделаю. Вот те крест!

Перекрестилась торжественно, повернулась и пошла прочь.

Не сбылось заветное!..

Как же быть-то? Как же жить-то? Коли без друга любезного, без подруженьки давней, без цели прекрасной? Как?

Ярость наполняла Алену, дышала ее дыханьем, и почудилось ведунье, что всё на свете она теперь поймет — благодаря силе своей яростной да еще от проклятья избавившись. И всё по местам расставит!

Первым делом — боярыню Хитрово научит, как козни строить. Карлицу Пелагейку научила — теперь боярыне черед пришел.

Алена воздела руки к ночному небу.

— Встану не благословясь, выйду не перекрестясь, из избы не дверьми, из двора не воротами, — мышьей норой, собачьей тропой, пойду я к синему морю, встану я на берег. За морем за синим, за морем Хвалынским, посреди Окиян-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне сидит черная Гагана, птица-лихомица, с десятью когтями, с двумя крылами, с бедами, с горестями, с глухой тоской, с лихой бедой. И попрошу я ту птицу Гагану…

Алена замолчала.

Она не почуяла приближение зловещей птицы.

— И попрошу я ту птицу Гагану, чтобы прилетела она по моему слову!

Птица не возникала — хоть тресни.

А ведь верно служила — к ясному соколу Владимиру летала, Пелагейку на тот свет спровадила… Видать, отслужила свое.

Алена задумалась, но лишь на мгновенье.

Вот ведь была иголочка Кореленкина, пошла в дело — на смену ей рябое каменное яйцо прикатилось. Яйцо Федьке на погибель толстую льдину раскололо — птица Гагана объявилась. А птице на смену что же?

И сама себе ответила — бел-горюч камень Алатырь!

Вот что всевластие-то даст!

* * *

Алена вошла в избу.

Степанида Рязанка сидела за столом, разложив смазанные лечебным зельем лоскутья, и перевязывала себе ладони. Это было топленое баранье сало с какими-то травами.

Камня Алатыря на сукне за стульцем более не было. И боярыни Хитрово не было. Уж как ее Рязанка с рук сбыла — одной ей ведомо…

— Алена, сделай милость — пошепчи, чтобы поскорее зажило, — протянув ладони, попросила Степанида.

— Сейчас пошепчу. Сперва скажи-ка, Степанидушка, куда ты камень Алатырь упрятала? — с ходу приступила к делу Алена.

— А на что тебе?

— Нужен.

Степанида помолчала. Прищурила единое око.

— Пошепчи-ка лучше.

— Где камень-то?

— А припрятала.

— Отдай, Степанидушка. Верно — нужен!

И казалось Алене, что она по-доброму говорит с наставницей своей, что лаской камень Алатырь добывает. Однако сурово было маленькое личико, закаменели морщинки меж бровей.

— А я говорю — не нужен, — возвысила голос Рязанка. — Ты, мать моя, недоброе затеваешь, по глазам вижу. Оставь, не суетись. Бога лучше поди возблагодари за то, что сподобил нас проклятье твое отделать.

— Ходила уж, возблагодарила.

Так Алена сказала это — у самой мороз по коже прошел.

— Так что ж, не услышал Господь твоей благодарности?

Ответа Рязанка не дождалась. Алена стояла перед ней, глядя в пол, и видела ведунья — зреет в ее воспитаннице злость. За те годы, что провели они вместе, не раз примечала Степанида, как Кореленкина сила в Алене буянит, и частенько силушку ту с толку сбивала — то шуткой, то какой ведовской затеей. И, не успев проснуться, засыпала злость, усмирялось упрямство, снова между наставницей и ученицей был лад.

Теперь же попахивало схваткой…

— Если голодна, так садись, я накрою, — Степанида отодвинула горшочек с целебным салом, освободив край стола. — Или пирогами покупными сыта? Не брать бы тебе в Кремле тех пирогов с тухлой зайчатиной, нешто мы своих не напечем? Ведь брала сегодня, кайся! Гляди, живот разболится — заговаривать не стану.

— Верни камень Алатырь, Степанидушка, — вроде и попросила, а скорее приказала Алена. — Добром прошу — верни.

— Верну — потом. Сейчас он тебе, матушка, ни к чему. Дай тебе Алатырь — ты его силу на такое пустишь, что сама не рада будешь.

— А это уж мое дело.

Не понравилось Рязанке, ох как не понравилось Аленино спокойствие. Голосок ровненький, глазки опущенные, морщинки эти неподвижные…

— Пусть камушек отдохнет. Да и немалое зло мы под него уложили. Зло должно в землю уйти, в самую глубь. А на это время потребно.

— Отдай камень, Степанидушка.

— А не отдам!

Вышла Рязанка, встала перед Аленой, как раньше, бывало, вставала — руки в боки, глаза в потолоки. Понадеялась, что ученица по привычке от этой уверенности да от громкого голоса на попятный пойдет, хотя и смутно у ведуньи было на душе. Однако отважилась — понадеялась…

— А и отдашь!

— А шиш тебе!

— Степанидушка!

— Алена!

Уставились ведуньи друг на дружку — кто кого переглядит. Ротик у Алены приоткрылся, шип испустил. Ярость в том шипе была — а ярость, как всем ведомо, дороги не разбирает.

Не вышло Владимира одолеть да заполучить! Не вышло боярыню Хитрово с ходу на тот свет отправить! Ярости-то за эту ноченьку накопилось!.. И вот же — стоит напротив ведунья, чья силушка рядом с Алениной — как комарик рядом с медведем, и еще хорохорится, и еще шиш перевязанными руками казать собралась!

Напрочь вылетело у Алены из головы всё — ярость мысли вытеснила, пальчики рукодельные судорогой свела.

— Добром прошу — отдай! Не то — отниму! Мой камень! Я принесла!

— Да ты сперва сыщи его!

Больненько уколола Рязанка! Сила-то Аленина глядеть да слушать не умела, а лишь рубить сплеча! И недалеко тот камень Алатырь, может, и вовсе за печкой, а не чует его Алена, не чует!

И не она сама руки ввысь простерла — а ярость, всю ее изнутри заполнившая. Десять острых иголок в затылок впились!..

Неужто Гагана?..

По изумлению на Рязанкином лице Алена поняла — да, да, вернулась окаянная птица!

— Ну так отдашь добром?

— Да лучше я его огнем пожгу! — не уступала Степанида. — Остерегись, Алена, ты уж над собой не хозяйка!

Укол за уколом! И сама Алена той крошечкой разума, которую черная, как смоль, ярость из нее еще не вытеснила, соображала, что ею целиком сила владеет. Так не Рязанке же было толковать об этом!

Два черных крыла распростерлись по обе стороны от Алениной головы, она ощутила их напряженное трепетанье, ощутила мелкие волны ледяного воздуха, ударившие в щеки.