Ранняя пташка - Джаспер Ффорде

Все дело в том, что не нужен никакой Сомнограф, если есть такое полезное существо, как Грымза, способная погрузить тебя в самые потаенные глубины сна лунатиков, не нужен никакой валик от Дона Гектора, если ты занял второе место на первенстве Суонси, запомнив шестьсот сорок восемь выбранных наугад слов, после того как прочитал их всего два раза – для того чтобы повторить их вслух, потребовалось ровно шесть минут. Еще в «Геральде», до того как я отправился в музей к Фулнэпу, я прокрутил валик двенадцать раз, запоминая то, что на нем написано, и каждый раз за дверью собирались лунатики. Я, в общем-то, предполагал, что «Гибер-тех» рано или поздно выжмет из меня местонахождение валика, и всегда неплохо иметь про запас еще одну копию, на всякий случай. Точно сказать не могу, но, думаю, Джек Логан с самого начала замышлял что-то в таком духе. Возможно, без участия Грымзы, но определенно с учетом моей хорошей памяти.

– И чем ты будешь заниматься? – спросил я у Токкаты. – Я хочу сказать, выйдя в отставку?

– У меня есть домик на Говере, – сказала она. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты раз в год меня навещал. Две последних недели августа. Друзей у меня немного.

– Как и у меня.

И я навещал Токкату, каждый год до тех пор, пока она не умерла, восемнадцать лет спустя, от естественных причин. Иногда мы ходили к заброшенному маяку на конце Уайтфордской косы, иногда доходили до мыса Оксуич, где непременно задерживались у дерева причудливой формы, прежде чем спуститься к морю и затем пройти по тропе вдоль берега в Порт-Эйнон, чтобы отведать свежей рыбы и жареной картошки. Каждый год в последний день моего визита мы обязательно отправлялись на причал Мамблс, чтобы насладиться моллюсками и лепешками из красных водорослей, а также толстым ломтем бекона и большой кружкой чая, устроившись на улице, под крики чаек, подбирающих объедки [148].

Иногда мы встречали в Порт-Эйвоне Бригитту и Чарльза, которые теперь живут там. Бригитта рисует, а Чарльз воспитывает дочерей. С Бригиттой я разговаривал лишь однажды, через две недели после Весеннего пробуждения, когда они с Чарльзом готовились навсегда покинуть Двенадцатый сектор.

– Здравствуйте, Младший консул Уортинг, – сказала Бригитта как-то утром, когда я открыл дверь своей квартиры.

Я остался в «Сиддонс». Мне там понравилось, к тому же я привязался к Клитемнестре.

– Для вас я Чарли, – сказал я, прилагая все силы, чтобы не смотреть на нее слишком пристально.

Возвращение Чарльза развеяло меланхолию, которую я наблюдал в Бригитте прежде. Я по-прежнему ее любил, и мне было суждено любить ее еще много лет, но, думаю, это была любовь Уэбстера, перешедшая ко мне из его сна. И если я чувствовал лишь половину того, что чувствовал он, они с Бригиттой были бесконечно счастливы.

Бригитта спросила, сохранился ли у меня тот мой портрет, который она написала, и можно ли ей его забрать. Я ответил, что ничего не имею против, так как это позволит мне сберечь пятьсот евро, и когда Бригитта вошла в квартиру, чтобы забрать холст, я спросил у нее, помнит ли она что-либо из того периода, когда была лунатиком.

– Я помню, что забралась под машину, – напряженно задумавшись, сказала Бригитта, – а еще помню, как сидела в ванне, а мне обрезали волосы. И больше ничегошеньки.

Она посмотрела на меня своими проницательными фиолетовыми глазами, затем подняла левую руку с недостающим большим пальцем.

– Меня должны были отправить на покой, но кто-то рассудил, что я еще пригожусь, и оставил меня в живых. Я оставалась в своей комнате здесь, в «Сиддонс», и за мной ухаживали. У меня перед кем-то Долг. Вы ничего об этом не знаете?

Мне очень хотелось признаться ей в своих чувствах, сказать, что я для нее делал, чем рисковал, чтобы сохранить ей жизнь, и как был близок к концу, однако это только усложнило бы все. И, если честно, Бригитту спасла любовь ее мужа, направленная через меня. И именно ему по заслугам принадлежал этот триумф.

– Я не должен вам это говорить, – сказал я, – но ваш большой палец внесла в реестр Джонси. Ее больше нет с нами, но мне кажется, что она имела к этому какое-то отношение. Все мы многим ей обязаны. Вот, я нашел это в ее вещах. Полагаю, она принадлежит вам.

Я протянул Бригитте моментальную фотографию, на которой были они с Чарльзом, на пляже в Розилли. Она внимательно изучила выцветший снимок.

– То были счастливые дни.

– И для меня тоже, – сказал я. – Пусть всегда будет Говер.

– Да, – задумчиво промолвила Бригитта. – Пусть всегда будет Говер.

Улыбнувшись, она поцеловала меня в щеку и посмотрела на часы.

– Нам нужно успеть на поезд. Всего хорошего, Чарли – и огромное вам спасибо.

И на этом все закончилось, хотя, думаю, по прошествии лет Бригитта вспомнила еще что-то, ибо лет через пять мне стали приходить поздравительные открытки от нее, Чарльза и дочерей. Я и по сей день храню их под кроватью в коробке из-под обуви. Через семь лет Бригитта и Чарльз дали знать по соответствующим каналам, что с радостью будут снова работать на «Истинный сон», но я ответил им, что они образцово выполнили свое задание, что Глобальная гибернационная деревня своим существованием в значительной степени обязана им и что никакого дальнейшего вклада от них не требуется.

Лоре Строугер пришлось дожидаться Весеннего пробуждения, когда открылись фотолаборатории и она смогла проявить пленку и представить на рассмотрение доказательства, пусть определенно необычные и захватывающие. Хотя это уже не имело значения; Лора полностью сохранила права на ребенка, без каких-либо ограничений.

– Думаю, «Гибер-тех» превратился в такую токсичную торговую марку, что там решили избежать любых судебных разбирательств, – сказала она во время празднования дня Летнего солнцестояния, – а претензии на отданные в залог права на ребенка негативно сказались бы на имидже корпорации.

– А что насчет Трикла? – спросил я.

– Для него все сводится лишь к прибыли и убыткам. Где-то выиграл, где-то проиграл. Он не имеет ничего против.

Лора осталась в Двенадцатом секторе и стала частью команды, вместе с Фоддером, который вернулся после двухгодичного отпуска. Никаких проблем с Фарнесуортами у нас больше не было, а два года спустя Лора спасла мне жизнь, когда я недалеко от Лланигона оказался придавлен опрокинувшимся Снегоходом, за что ее хвалило начальство.

Что же до меня, я продолжал службу в Зимнем консульстве Двенадцатого сектора и через пять лет был назначен Старшим консулом, став самым молодым на этой должности. Сестра Зиготия была бесконечно горда, а когда я в Обжорный четверг посетил Приют Святой Гренеты, даже мать Фаллопия нехотя поздравила меня и подарила коробку драже в шоколаде.

– Поделись с другими, – добавила она.

И по сей день кто-то таинственным образом складывает ночью мое выстиранное белье.