Ранняя пташка - Джаспер Ффорде

Аврора с любопытством огляделась по сторонам, словно случайно наткнулась у себя на кухне на новый шкафчик и пыталась понять его предназначение.

– Это полуостров Говер, – сказал я. – Блистательные выходные, вспоминаемые с любовью. Место, где хорошо бывать в задумчивом настроении, куда можно бежать от действительности, где можно отдохнуть душой и телом.

– Очень романтично, – ответила Аврора. – Зонтик я помню. Это сон одного санитара, которого мы допрашивали после исчезновения валика. Как там его звали?

– Чарльз Уэбстер.

– Точно! – щелкнула пальцами Аврора. – Уэбстер. Насколько я помню, это ничего не дало. В таком случае, зачем мы здесь?

– Это тот сон, который вы на протяжении нескольких последних ночей проецировали в мой спящий рассудок в «Саре Сиддонс», – сказал я, – из соседней комнаты номер 902, через стену.

– Нет, тебе досталась в полное распоряжение свежая запись сна Дона Гектора, – ответила Аврора. – Нам приходится постоянно их менять, потому что они изнашиваются после пяти-шести воспроизведений – поверхность царапается, пропадают детали.

Я пожал плечами.

– Я знаю только то, что мне снилось, будто я Уэбстер на Говере, затем отсюда я попадал к синему «Бьюику».

Аврора нахмурилась, потом лицо ее озарилось догадкой.

– Одним резким скачком?

– Да, – подтвердил я, – одним резким скачком.

– Такое происходит впервые, – сказала она, не скрывая своего изумления. – Мы записываем сны на восковых валиках, поскольку никто так и не усовершенствовал изобретение Эдисона. Но есть и другая причина, чисто техническая. Попробуй догадаться сам, какая.

– Понятия не имею.

– А вот какая: на каждом валике записано около восьми минут сна. Запись снов, приснившихся в течение одной ночи, занимает от двадцати валиков и больше. Мы храним сны Дона Гектора – в архиве их около семисот, – но мы не можем хранить все сны, поэтому сны тех, кто не представляет для нас никакой ценности…

– …стираются, – закончил за нее я.

– Совершенно точно, – подтвердила Аврора. – И тот, кто в тот день занимался стиранием, выполнил свою работу халатно, оставив в начале валика остатки снов этого Уэбстера.

И тут я все понял. Все то, что я знал о Бригитте и Чарльзе, я получил от полудюйма блестящих голубых бороздок в начале одного-единственного воскового цилиндра. Если бы не это случайное совпадение, которое свело вместе меня и этот валик, встреча с Бригиттой под машиной в лучшем случае показалась бы мне странной, и я вряд ли вмешался бы, когда Аврора собралась отправить ее на покой. Если бы Бригитта не стала женщиной из моих снов, сейчас ее бы уже не было в живых.

– Я прослежу за тем, чтобы этот валик выбросили на помойку, как только мы закончим, – сказала Аврора. – Ну а теперь ты знаешь, зачем я здесь?

– Вы хотите узнать, где находится валик.

– В самую точку. Ты мне это скажешь?

– Я не знаю, где он.

– Лжец из тебя плохой, Чарли. Я работала в Пространстве сна, когда ты еще не вылупился из яйца, и я свое дело знаю. Когда человек видит свои собственные сны, у него есть власть над ними, однако сейчас мы с тобой равны: мы оба актеры в чужом сне. И я могу подстроить этот сон так, как хочу, могу подстроить тебя так, как хочу. Я могу вытянуть у тебя из подсознания то, что ты не хочешь раскрывать, и могу даже просто вытащить полностью из тебя сознание, и ты станешь таким же, как этот придурок санитар, ничуть не лучше, чем лунатик. Повтори, как его фамилия?

– Уэбстер.

– Спасибо. Итак… на чем я остановилась?

– Кажется, на том, чтобы вытащить из меня сознание, и тогда я стану таким, как Уэбстер?

– Да – годным только на то, чтобы управлять гольфмобилем. Итак, предлагаю тебе сделку: ты говоришь нам, где валик, а мы возрождаем Бригитту, и вы возвращаетесь в страну живых. Как тебе это нравится?

Я оглянулся на пляж, на «Царицу Аргентины» и оранжевый с красным зонтик.

– Если я не согласился на сделку, предложенную Гуднайт, почему вы думаете, что я соглашусь на вашу? К тому же ни про какой валик я ничего не знаю.

Внезапно налетел порыв ледяного ветра, и над песком закружились снежинки. Появившийся фотограф предлагал свои услуги Бригитте и Чарльзу, как и прежде.

– Вот видишь? – усмехнулась Аврора. – Подсознательное признание. Ты скажешь мне правду. Когда тебе задают вопрос, трудно не думать о нем. Ну что, ты остался в дураках?

– Я ничего не знаю.

Аврора шагнула ко мне, и совершенно внезапно она стала втрое выше ростом. У меня защемило в груди, и на какое-то мимолетное мгновение я подумал, что сейчас проснусь и окажусь в безопасности, вдали от всего этого, однако Аврора схватила большим и указательным пальцами меня за ухо и выкрутила его с такой силой, что я вскрикнул от боли.

– Итак, – сказала она, – прежде чем я по-настоящему примусь за тебя, даю тебе последний шанс: говори, где валик!

Аврора наклонилась ко мне, и ее зубы превратились в острые бритвы. Мне вдруг вспомнилась сестра Зачатия, которая ради хохмы обтачивала себе зубы напильником до тех пор, пока мать Фаллопия ей это не запретила.

Стараясь не обращать внимания на боль, я закрыл глаза, сосредоточился и отпрянул от Авроры, покидая пляж, покидая сон. На мгновение я почувствовал, что нахожусь в своей комнате в «Гибер-техе», а надо мной склонились два техника, и вот я уже стою рядом с синим «Бьюиком» под лазурным небом, рядом накрыт столик для пикника, вокруг раскидистого дуба навалены камни. А на них сидит Дон Гектор. Старый, седой, уставший. Никаких рук вокруг нет, кроме моих и его, нигде нет и Авроры. Ей еще нужно меня найти.

Старик едва заметно кивнул, и я подошел к нему, чувствуя на коже тепло солнца. Дон Гектор ел сандвич, на камне стоял бокал с шампанским, в золотистой жидкости поднимались пузырьки. Все детали на месте. Фактура, запахи, звуки.

– Это твой сон или мой? – спросил Дон Гектор, обводя вокруг рукой.

– Ваш, – сказал я, – может быть, с легкой примесью моего.

Улыбнувшись, он похлопал по камням, на которых сидел.

– Ты знаешь, почему все эти камни навалены у дерева?

– Я уже давно ломаю над этим голову.

– Когда-то крестьяне распахивали поля, – ответил Дон Гектор. – Наткнувшись на большой камень, они выкорчевывали его из земли и выбрасывали. Обыкновенно на край поля, однако если посреди поля росло дерево, оно и становилось местом сбора камней. Эта груда камней является свидетельством тяжкого труда, покрытым лишайником памятником крестьянского быта до появления механизации.

– Валик у меня, – сказал я, – но я не знаю, что с ним делать.

– Ты должен передать его Кики.

– Я и есть Кики.