Плач - К. Дж. Сэнсом

Николас согласился с Бараком:

– В таком случае наилучшее время, чтобы показать книгу, конечно, упущено. А я слышал, королева играет значительную роль на церемонии в честь французского адмирала. Это знак того, что она снова в милости.

Джек хмыкнул:

– Томас Кромвель был на вершине своей власти, когда вышел из милости. Он стал графом Эссекским, а через несколько недель его бросили в Тауэр и казнили.

Овертон покачал головой:

– Что за человек король? – Он задал этот вопрос тихо, несмотря на безопасность моей конторы.

– Хороший вопрос, – ответил я. – Мы с лордом Парром говорили об этом. Король впечатлителен, подозрителен, и если обращается против кого-то, то безжалостен и непреклонен. Этот человек считает себя всегда правым и верит в то, во что хочет верить. То, что королева прятала книгу и скрывала от него ее пропажу, он почти наверняка расценит как неверность. И все же – он по-прежнему ее любит и никогда не хотел ее потерять. Он заставил людей Гардинера заплатить за то, что они назвали ее еретичкой, не представив никаких доказательств.

– Впрочем, все это не помогает нам ответить на вопрос, у кого книга, – сказал Барак.

– Да, – согласился я.

– А как насчет моей идеи о двойном агенте? – спросил Николас. – Мог такой человек сказать своим хозяевам про книгу, а потом, прежде чем ее могли передать, взял ее себе, по пути убив Грининга?

– С какой целью? – спросил Джек.

– Например, чтобы переправить ее за границу.

– Если так, то теперь она может быть только у Маккендрика. Где бы ни был он сам.

От неожиданного стука в дверь все мы подскочили. Но, к нашему несомненному облегчению, на мое приглашение войти в комнате появилась Тамасин.

Мы все встали. После всех поклонов и любезностей жена Джека улыбнулась нам.

– Значит, вот как вы исследуете тайны законов!

Мы с Бараком рассмеялись, хотя Николас слегка нахмурился на то, что она позволяет себе такие вольности. Но мы с ней были старыми друзьями, а Тамасин никогда не была чересчур стеснительной.

Барак с насмешливой серьезностью сказал:

– Мы позволяем себе немного расслабиться в конце тяжелого дня. Хорошенькое дело – женщины суют свой нос куда не положено, а потом еще упрекают нас!

– Может быть, так и надо, – улыбнулась его супруга. – А теперь серьезно, Джек, если вы закончили, то я хотела узнать, не сходишь ли ты со мной на Истчипский рынок посмотреть, нет ли там яблок?

– Уже поздно, – возразил мой помощник. – И ты же знаешь, яблоки еще не поспели – там одни остатки прошлогоднего урожая, причем дорогие, несмотря на то что они скукожились и сморщились.

– А мне так хочется! – Миссис Барак бросила на Овертона встревоженный взгляд. – Яблоки могли привезти из Франции: мы же теперь снова торгуем.

– Спаси Бог мой кошелек! – проворчал Джек, но отставил кружку.

– Мне тоже надо идти, – сказал я. – У меня в кабинете несколько документов, которые надо взять домой. Подождите, пока я их возьму, а потом запру дверь.

– Спасибо, – сказала Тамасин и повернулась к моему ученику: – А как ваше здоровье, мастер Николас?

– Неплохо, миссис Барак.

– Джек говорил мне, что вы больше не теряете документов и не переворачиваете все вверх дном, как раньше, – сказала женщина озорным тоном.

– Я их никогда не терял, – несколько смущенно ответил юноша. – По крайней мере, нечасто.

В кабинете я отобрал нужные мне документы. Когда я снова открыл дверь в контору, Николаса уже не было, а Тамасин сидела за столом Барака. Нежно наматывая на палец выбившуюся из-под чепца прядь ее светлых волос, он тихо говорил:

– Мы обыщем рынок. Но тяга скоро перестанет быть такой сверлящей – в прошлый раз она прошла…

Я кашлянул и встал в дверях. Мы вышли, и я некоторое время смотрел, как Бараки направились по улице под поздним летним солнцем, как обычно по-дружески пререкаясь. И вдруг эта картина так взволновала меня, что у меня даже защемило сердце. Я со скорбью осознал недостаток чего-то подобного в своей жизни. Если не считать фантазий о королеве Англии, как у последнего желторотого мальчишки-придворного в Уайтхолле.

* * *

Я тихо поужинал в одиночестве – прекрасная пища, приготовленная Агнессой и поданная Мартином Броккетом с его обычной тихой сноровкой. Я посмотрел на его четкий профиль. Что же он делал, когда Джозефина застала его в моем кабинете? Мне пришла неспокойная мысль, что моя молодая служанка не очень ловка и для Мартина бы не составило труда убедиться, что ее нет поблизости, прежде чем снова заниматься чем-то запретным. Но это было скорее мимолетное искушение – посмотреть, не найдется ли денег для сына. И стюард удержался от искушения, поскольку я тщательно проверил свои счета и не обнаружил никаких пропаж когда-либо.

Потом, пока еще было светло, я взял документы, которые принес из конторы, и пошел в свою маленькую беседку в саду. Эти бумаги касались осенней сессии суда по ходатайствам – спора между крестьянином и помещиком о праве крестьянина рвать плоды с определенных деревьев. Как всегда в подобных делах, землевладелец-помещик был богат, а крестьянин без гроша за душой, и суд по ходатайствам был его единственным прибежищем. Я посмотрел на лужайку и увидел, что ко мне, бесшумно шагая по траве, приближается Мартин с какой-то бумажкой в руке.

Он поклонился:

– Только что принесли вам, сэр. Какой-то мальчишка.

Броккет протянул мне листок бумаги, сложенный, но не запечатанный.

– Спасибо, Мартин, – сказал я.

Мое имя было написано заглавными буквами. Я с тяжелым чувством вспомнил записку, сообщавшую о похищении Николаса.

– Могу я принести вам пива, сэр? – предложил стюард.

– Не сейчас, – коротко ответил я и подождал, когда он отвернется, прежде чем развернуть бумажку. К своему удивлению, я увидел, что она написана мелким угловатым почерком Гая:

Я вскочил и поскорее пошел в конюшню, отметив, что Малтон просто написал свое имя, не приписав своего обычного дружеского прощания «Твой любящий друг».

* * *

Верхом на Бытие я доехал до Смитфилдской площади. Я не был здесь со дня сожжения Анны Эскью три недели назад. Мне запомнилось, как я тогда заметил, что остатки монастырского участка Святого Варфоломея заслонены новыми домами, которые выстроил Рич. Я знал, что пожертвования, на которые в дни монастыря существовала прилегающая к нему больница, после его роспуска перешли к королю, и слышал, что теперь больница существует только за счет благотворительности, но не знал, что одним из благотворителей является Гай.