Тело помнит все - Бессел ван дер Колк

И тем не менее после посещения очередной панихиды по расстрелянному из машины подростку из преступного района Бостона либо после прочтения очередной статьи про сокращение финансирования школ в бедных городах я чувствую себя на грани отчаяния. Во многих смыслах мы словно движемся в обратном направлении, когда принимаются такие меры, как безжалостное лишение конгрессом продуктовых талонов детей, чьи родители безработные или сидят в тюрьме; когда в некоторых районах противятся всеобщему медицинскому обслуживанию; когда психиатрия упорно отказывается видеть связь между психическими и социальными проблемами; когда правительство отказывается запретить продажу оружия, чьей единственной целью является убийство огромного количества людей, а также когда считается нормальным заключать в тюрьмы изрядную часть населения страны, пуская под откос их жизни, равно как и значительные финансовые ресурсы.

Любые обсуждения ПТСР по-прежнему, как правило, вращаются вокруг вернувшихся с войны солдат, жертв террористических взрывов либо людей, выживших в ужасных катастрофах. Вместе с тем психологическая травма остается куда более масштабной проблемой здравоохранения – пожалуй, наибольшей угрозой благополучию нашей нации. С 2001 года гораздо больше американцев погибли от рук своих родителей или других членов семьи, чем в войнах в Ираке и Афганистане. Американские женщины в два раза чаще становятся жертвами домашнего насилия, чем рака груди. По оценкам Американской академии психиатрии, огнестрельное оружие убивает в два раза больше детей, чем рак. По всему Бостону я вижу билборды, рекламирующие Фонд Джимми, борющийся с детским раком, а также кампании по сбору средств на исследование рака груди или лейкемии, однако при этом не предпринимается никаких масштабных усилий, чтобы помочь детям и взрослым справиться со своим страхом, гневом и апатией, являющимися предсказуемыми последствиями психологической травмы.

Когда я выступаю с лекциями на тему психологической травмы и ее лечения, участники порой просят меня оставить в стороне политику и ограничиться обсуждением нейробиологии и методов лечения. Хотелось бы мне отделить психологическую травму от политики, однако пока мы продолжаем отрицать и лечить только травму, игнорируя при этом ее причины, мы обречены на провал. В современном мире здоровье и безопасность человека определяются не столько генетическим, сколько почтовым кодом. Доходы людей, отношения в семье, жилье, работа и возможности получения образования влияют не только на вероятность развития у них посттравматического стресса, но и на возможность получения помощи в борьбе с ним. Нищета, безработица, плохие школы, социальная изоляция, повсеместная доступность огнестрельного оружия, ужасные условия проживания – все это является благодатной почвой для развития психологической травмы. Травма порождает новые травмы; люди, которых кто-то обидел, сами причиняют вред другим.

Я никогда не забуду, как стал свидетелем процесса исцеления от коллективной травмы в рамках работы Комиссии по поиску истины и примирению в Южной Африке, основным принципом которой является «Убунту» – слово, в переводе с языка коса означающее мир, в котором все связаны между собой. Согласно идеологии Убунту, исцеление невозможно без признания нашей общей человечности и коллективной судьбы.

Мы все являемся глубоко социальными существами – наш мозг заточен на то, чтобы работать и развиваться сообща. Травма разрушает систему социального взаимодействия, создавая преграды для сотрудничества, заботы и способности быть полноценным членом общества. В этой книге мы видели, как много психических проблем, начиная с наркотической зависимости до склонности к самоповреждению, связаны с неспособностью справиться с невыносимыми из-за нехватки человеческого контакта и поддержки эмоциями. Тем не менее учреждения, которые занимаются травмированными детьми и взрослыми, слишком часто обходят стороной систему эмоционального взаимодействия, лежащую в основе нашей сущности, вместо этого делая упор на исправлении «неправильного мышления», а также на подавлении неприятных эмоций и проблемного поведения.

Что касается травмированных детей, то в последнюю очередь нам нужно убирать из школьной программы занятия, направленные именно на это: хоровое пение, физическую культуру, большие перемены и все остальное, что связано с движением, играми и другими формами веселого взаимодействия.

Как мы уже видели, психиатрия зачастую лишь усложняет существующую проблему. Многие современные психиатры воспринимают пациентов как конвейер и, пообщавшись с ними пятнадцать минут, выдают им гору таблеток для снятия боли, тревоги или депрессии. Они словно говорят: «Позволь нам тебя исправить; просто следуй указаниям и принимай вот эти препараты, а потом возвращайся через три месяца – но только не вздумай пытаться решить свои проблемы спиртным или наркотиками». Подобные сокращенные варианты лечения делают невозможным развитие заботы о себе или самоуправления. Одним из трагических примеров этой тенденции является повсеместное назначение болеутоляющих, которые ежегодно убивают в США больше людей, чем автокатастрофы и пули.

Все больше полагаясь на медикаменты в лечении этих проблем, мы забываем про первоначальную проблему: с чем эти пациенты пытаются справиться? Какие у них есть внутренние и внешние ресурсы? Как они себя успокаивают? Заботятся ли они о своем теле и как вырабатывают у себя физическое чувство контроля, жизнерадостности и расслабленности? Имеет ли в их жизни место динамическое взаимодействие с другими людьми? Которые по-настоящему знают их, любят их и заботятся о них? На кого они могут рассчитывать, когда напуганы, когда у них болеют дети или же когда они болеют сами? Являются ли они членом какого-то сообщества и играют ли важную роль в жизнях людей вокруг? Какие именно навыки нужны им, чтобы уделять сосредоточенное внимание и принимать решения? Чувствуют ли они себя нужными? Что у них особенно хорошо получается? Как можно им помочь почувствовать, что они контролируют свою жизнь?

Хотелось бы мне верить, что стоит нашему обществу начать уделять особое внимание потребностям детей, как все формы социальной поддержки для семей – тема, до сих пор вызывающая в нашей стране огромные споры, – постепенно станут восприниматься не только желаемыми, но и осуществимыми. Что изменилось бы, будь у всех американцев возможность оставлять своих детей на день в хороших детских садах, отправляясь на работу или учебу? Как бы выглядела наша система образования, если бы детей с ранних лет учили навыкам коллективной работы, саморегуляции, сдержанности и концентрации внимания (вместо того, чтобы делать упор на сдаче контрольных, для чего достаточно позволить детям руководствоваться своей природной любознательностью и желанием добиваться успехов – и чему мешает чувство беспомощности и страха вкупе с перевозбуждением)?

У меня есть семейная фотография, на которой мне пять лет, где я сижу между своими старшими (очевидно, более мудрыми) и младшими (очевидно, более зависимыми) братьями и сестрами. На фотографии я гордо поднимаю перед собой игрушечный деревянный кораблик, улыбаясь до ушей: «Смотрите, какой я замечательный ребенок и какой потрясающий у меня кораблик! Не хотели бы вы со мной поиграть?» Все из нас, в особенности дети, нуждаются в подобного рода уверенности – уверенности в том, что другие признают нас и будут хорошо к нам относиться. Без этого мы не сможем выработать чувство принадлежности, которое позволит нам заявить: «Вот во что я верю; вот за что я стою; вот чему я себя посвящу». Чувствуя, что нам есть место в сердцах и головах любящих нас людей, мы способны свернуть горы. Дети и взрослые сделают что угодно для людей, которым они доверяют, чье мнение они ценят.