Повесть о Верещагине - Константин Иванович Коничев

брал с собой — и лошадью править, и в работе пригодится. Тот недоумевал: зачем до Смоленска ехать на лошади, канители не оберешься! Для чего тогда железная дорога проложена?

— А разве Наполеон по железной дороге в салон-вагоне утекал из Москвы? Мы поедем по его следам. Только вот немного запаздываем во времени. В двенадцатом году снег выпал и морозы ударили пораньше, нежели в нынешнем.

Уезжая в смоленские края, Верещагин наказывал Лидии Васильевне:

— Прошу мастерскую закрыть для посторонних, к картинам никого не подпускать. Придет время — сам покажу, все скопом и всем желающим. Ребенка не простудите. Не скучай, родная. Писать тебе буду аккуратно.

Две собаки кинулись было провожать своего хозяина, но повозник Петр Филиппов, сидевший на передней беседке саней, огрел их ременницей, и псы, понуря головы, забились в свои будки. Путь на этот раз предстоял не очень дальний, но интересный тем, что Верещагин ехал в гущу подмосковных и смоленских деревень, ехал «в народ» дорогой отступления Наполеона. Он прихватил с собой переписанный от руки из какого-то французского издания краткий наполеоновский календарь-дневник, который и служил ему путеводителем. Конечно, за восемьдесят лет произошли изменения; иначе выглядели деревни, и народ народился другой, но сохранился русский характер, живы и свежи были предания в народе о событиях, которые не забудутся в веках. Мягкий снежок поскрипывал под полозьями. Дорога шла полями и перелесками. Часто встречались деревни с широкими улицами, низкими, соломой крытыми, избами. Кажется, совсем рядом столица, со всей ее безудержной, шумной и богатой жизнью, и тут же — вековечная деревенская бедность. Поздно вечером Верещагин добрался до села Красная Пахра и там ночевал в графском особняке, где когда-то провел одну из своих беспокойных ночей Наполеон. В селе Фоминском, куда пришлось свернуть с прямоезжей дороги по проселкам, художник задержался на несколько дней. В этом селе до Наполеона дошли слухи о том, что в Париже генерал Малэ, освободившись из тюремного дома умалишенных, организовал против него заговор.

Оставив натурщика Филиппова с лошадью на постоялом дворе, Верещагин отправился разыскивать местных старожилов. Найти их было нетрудно. Почти в каждой избе находились старики, которые много раз слыхали от отцов и дедов, как через Фоминское бежал Наполеон с московского пепелища. Верещагину показали в стороне от деревни старую, покосившуюся деревянную церковь, где Наполеон останавливался на ночлег и спал на своей походной кровати, позднее брошенной где-то им во время опасности. От стариков узнал Верещагин и о том, что Наполеона строго охраняли и что был он очень злой. Церковь стояла в холодном запустении. Ключи хранились у десятского. Увязая до пояса в снегу, художник вместе с десятским добрался до церкви. Кое-как, со скрипом и скрежетом, открыли обитую железом дверь. Затхлый, сырой и холодный воздух не располагал к тому, чтобы долго здесь находиться.

— Печки в порядке? — спросил Верещагин у десятского. — Попробуйте натопить как следует, и чтобы не было угару.

«Завтра же займусь работой, — подумал он. — Слева перед иконостасом будет воображаемая наполеоновская кровать. Перед ней — коврик с ночными туфлями завоевателя. Ночной туалетный столик со свечкой и раскрытой книгой. Самого его посажу сюда, справа от царских врат, к иконе изодранного французами Спасителя. В церкви и тогда было холодновато, значит, он сидел в сюртуке, не раздеваясь, а шуба зеленого бархата могла висеть около его кровати… Он один сидит, облокотясь на походный, покрытый бархатом столик. Угрюм, задумчив. В руках — письмо, вконец испортившее ему и без того плохое настроение. На полу (как и подсказывают мужики) — рваные бумажные листки, скомканные газеты, брошенные конверты…»

Верещагин представил в своем воображении Наполеона в здешней неуютной обстановке. Этот ветхий иконостас, эти угрюмые лики облупленных «угодников» видели его. И кажется, только что он покинул церквушку, поспешил в бегство от Кутузова, преградившего ему путь отступления к Калуге… Так родилась мысль писать следующую картину — «На этапе. Дурные вести из Франции». Утром Верещагин на постоялом дворе обрядил своего коня, напоил его, засыпал овса в лукошко, а потом разбудил Петра:

— Вставайте, ваше наполеоновское величество, — пора за работу!

— Картину делать?

— Нет, пока этюд. Для картины не хватает здесь наполеоновской кровати, да и времени у меня маловато, чтобы довести картину до конца. Одевайся Наполеоном, бери этюдник и — в церковь!.. Да не в валенках, а сапоги со шпорами достань из короба. Поищи на чердаке под насестом два крупных пера петушиных, за неимением гусиных сойдут и эти.

Они пришли в церковь и заперлись, чтобы никто из фоминских жителей не мешал работать. Верещагин поставил к алтарю стол, накрыл церковной накидкой вместо скатерти; в начищенную, позолоченную чернильницу воткнул два петушиных пера, разложил на столе бумаги, часть разбросал на полу. Долго усаживал Петра. Наконец, выбрав ему подходящее положение, а себе удобное для работы место, потребовал от натурщика соответствующего моменту выражения лица.

— Ты пойми, Петро, — увещевал Верещагин Филиппова, — как должен был себя чувствовать Наполеон в этой храмине: позади сожженная Москва, впереди — старая Смоленская дорога, разграбленные деревни, холод и голод. Да тут еще вокруг окрепшие русские войска то и дело начинают колошматить его прославленную армию: берут тысячами в плен французских солдат, захватывают орудия, отбирают награбленное в Москве добро. И в эту самую пору из Парижа эстафета: какой-то сумасшедший генерал осмелился выступить в заговоре против него, потерявшего в снегах России ореол непобедимости… Вот так, прошу сидеть и смотреть застывшими глазами в одну точку и ничего не замечать вокруг себя. Хмуриться не надо. Сохраняй выражение тяжелой задумчивости. Только оставшись наедине с самим собой, без приближенных, Наполеон мог, не рисуясь, сидеть естественно, погрузившись в свои тяжелые думы, и мысленно беседовать со своей, запятнанной кровью, совестью.

Двое суток Верещагин работал над этюдом и отдельными зарисовками для будущей картины. Оставшись доволен предварительными набросками, поехал дальше, в сторону Смоленска. Даже если бы у него не было при себе календаря-путеводителя, все равно местные жители безошибочно могли бы направлять его по следам Наполеона, хотя эти следы уже восемьдесят два года зарастали травой и столько же раз покрывались глубокими снегами.