Мои воспоминания. Брусиловский прорыв - Алексей Брусилов

На тот случай, если бы все это была провокационная ловушка и он там нарвался бы на чекистов, жена написала отцу Гохова следующее письмо.

«Аркадий Александрович! Ваш сын недавно передал нам письмо на имя моего мужа от лица, давно убитого. По поручению Алексея Алексеевича пишу Вам, чтобы Вы были осторожны и понаблюдали бы за вашим сыном. Вероятно, он болен и его поступки и рассказы чисто бредового характера.

Я говорила Вашему сыну, что никто из нас не сделает ему зла, но невольно приходит в голову, что он может погубить себя, и всю свою семью, и все село. Он настолько симпатичен, что мне глубоко жаль его. Все знают, что муж мой горячо любит русский народ и сделать горе семье русского крестьянина ему было бы очень тяжело. Поэтому только он позволил мне написать Вам в целях предупреждения большего и совершенно излишнего кровопролития.

Не пускайте Вашего сына путешествовать по железным дорогам с такими письмами. Он может его потерять; или вот, он рассказывал нам, что его обокрали. Ведь случись это днем раньше, то и письмо, привезенное им, могло попасть в чужие руки. Я много думаю о Вашем сыне: если это письмо не им самим написано, под влиянием душевной болезни, а есть еще лицо, которое он называет именем убитого, – значит, тут дело идет об очевидном самозванце и это очень опасное и серьезное дело.

Повторяю, боясь большого горя для семьи русских крестьян, мы пользуемся тем, что наш знакомый, которому мы вполне верим, едет по делам кооператива в вашу сторону. Благодаря этому, я могу избегнуть почты. Мы его просим заехать к Вам и обсудить вместе с Вами все это дело, помочь Вам в таком серьезном вопросе: как лечить Вашего сына или как обезвредить того, кто называется именем убитого.

Вы вполне можете верить Владимиру Сергеевичу Воротникову. Он, как и мы, не сделает Вам вреда или горя, но только расспросив Вас обо всем подробно, вернувшись, расскажет нам в чем дело и мы обсудим: сможем ли своими силами предотвратить большую смуту народную, или нужно будет обратиться к официальной правительственной помощи? Последнее очень нежелательно, ввиду возможной большой опасности для Вашей семьи. Ибо за укрывательство не похвалят, это и Ваш сын сказал. Нужно постараться никому горя не делать, ибо мы были всю жизнь христианами – таковыми и умрем.

Итак, моя жена и весь семейный и дружеский совет полагали, что всякие чекисты или агенты ГПУ из этого письма увидели бы, что ни мы, ни Воротников не допускаем мысли, что наследник жив. А что нас он интересует только со стороны возможности самозванца. Я же, по правде сказать, сильно надеялся, что это и есть Алексей Николаевич и что мы переправим его за границу, все наладим для свержения захватчиков – наглецов, царящих произвольно на Руси.

Больше недели отсутствовал Воротников, и вернулся очень огорченный. Оказалось, что никакого старика солдата Гохова нет и не было в селе, а есть заезжий «Аркашка», по выражению местных крестьян, служит в местном ГПУ, пишет крестьянам прошения и вообще всякими делами занимается.

Владимир Сергеевич раздобыл даже одно из прошений, написанных его рукой, и почерк оказался тот же, как и в письме, которое он выдавал за письмо наследника. Все его рассказы – ложь. Эдакий негодяй! Во всей этой истории одна хорошая сторона дела – это то, что я убедился в том, что Владимир Сергеевич Воротников, при всех своих недостатках, человек сильный духом и знает, чего хочет. Про него рассказывают много всяких некрасивых вещей, да и в семейной жизни, лично мне известной, похвалить его мудрено.

Но я знаю, что он много помогал обездоленным революцией русским людям, офицерам, духовенству. Рядом с этим кормил и поил множество своих знакомых, заказывал обеды и ужины с закусками и винами и ликерами. Когда у многих, и у нас первых, кроме мороженой картошки и куска, вернее корки сухой, черного хлеба, ничего не было.

Откуда он брал деньги?!

Он занимался всевозможными подрядами и коммерческими делами, и, говорят, не вполне чисто. Когда жена моя в моем присутствии спросила его об этом, он очень откровенно воскликнул:

– Ах, знаете ли, сколько бы большевиков ни надувать – они всегда у нас в долгу останутся. Они нас разорили, они искалечили нам жизнь, а мы будем с ними церемониться?

– Да не с ними, Владимир Сергеевич, а с самим собою! Мало ли что, если они подлецы, так разве можно уподобляться им и себя так унижать!

– Может быть, вы и правы, но у меня за время большевизма совершенно перевернулось мировоззрение и моя психология стала иная. У меня нет другого оружия, они мне гадость, я им вдвое…

Тогда я замял этот щекотливый разговор, он мне был неприятен по той причине, что из нас большевики не вышибли еще азбучных нравственных правил, но напоминать о них взрослому человеку было неудобно.

Вообще в нашем кругу люди скандально распустились. Дамы и барышни говорят такие слова и выражения, слушают такие анекдоты, которые в прежнее время никто бы не позволил себе произнести или рассказать даже в присутствии жены. Появилась манера называть друг друга в обществе маленькими именами, говорить друг другу «ты», чуть ли не с первого знакомства. Сходятся и расходятся с женами и любовницами, именуемыми тоже женами, как перчатки меняют.

Вот эта легкость взглядов и манер породила полную бесцеремонность и в делах. За что прежде исключали из полков, не принимали в порядочные дома – теперь считается чуть ли не геройством каким-то. И Воротников, говоря моей жене: «Они мне делают гадость, а я им вдвое!», незаметно для себя стал делать весьма некрасивые вещи, покатился по наклонной плоскости; сидел несколько раз в тюрьме, его судили, но оправдывали и выпускали.

Убил любовника своей жены, сам ей изменял самым откровенным образом. Но я его все же любил. Меня безотчетно влекло к нему. Собеседник, как умный и начитанный человек, он был незаменимый. И вот, в этой истории с провокатором, на него одного я мог положиться и он один выполнил мое поручение осторожно, умно, безбоязненно. Когда мне понадобилась серьезная услуга, с большим риском для него, я не усомнился к нему обратиться.

Он рвется за границу, мечтая собрать около себя движение эмигрантской молодежи против большевиков. Мечтает спасти Россию, свергнув их[173]. Боюсь, что он может ошибиться, так как громадное большинство русских юношей за границей, несущих тяжелый физический труд ради куска хлеба, изболевшихся голодухой и отчаянием, тоской по Родине, безвестно вымирает, а в них-то и должен быть настоящий русский дух, который нам нужен для будущей России; но, к сожалению, я их никого не видел, не мог с ними говорить, не мог им ничем помочь… И это мне горько.

Глава 17