Сто дней во власти безумия. Руандийский геноцид 1994 г. - Иван Кривушин

Официальный Париж чувствовал себя все более и более неуютно. В самой Руанде правительственные силы терпели поражение за поражением. В тот день, когда произошла резня в Ньямирамбо, часть Временного правительства покинула Гитараму ввиду приближения к ней отрядов РПА. С другой стороны, надежда на скорое развертывание МООНПР-2 становилась все более призрачной. Оставалась ОАЕ, саммит которой открылся 13 июня в Карфагене (Тунис).

На саммите присутствовали Бутрос-Гали и французская делегация во главе с Деле, которого сопровождал дипломатический советник Балладюра Бернар де Монферран[1511]; Руанду представлял временный президент Синдикубвабво, но был приглашен и представитель РПФ в качестве наблюдателя[1512]. Африканские лидеры осудили массовые убийства в Руанде как «преступления против человечности», но не осмелились назвать их «геноцидом», хотя это уже сделали и ООН, и ведущие державы мира. Со своей стороны Бутрос-Гали вновь заявил, что ООН и африканские государства потерпели неудачу в попытках остановить геноцид в Руанде (он дважды произнес это слово) и сравнил трагедию этой страны с успешным процессом демократизации в ЮАР: «Увы, совершенно другая картина… картина африканского государства, которое может утратить саму сущность своего суверенитета»[1513]. «События, которые происходят в Африке, – добавил он, – тем более серьезны, что они сталкиваются с определенным равнодушием внешнего мира. Ибо мы очень хорошо знаем, что с окончанием холодной войны развитые страны прекратили уделять прежнее внимание и проявлять прежний интерес к Африке. В политическом плане нестабильность институтов, постоянная напряженность и непрерывные столкновения породили чувство разочарования в западных странах. И – позвольте мне не скрывать этого – существует искушение в некоторых кругах предоставить Африке самой решать собственные проблемы»[1514]. Ахмед Салим вторил Генеральному секретарю: «Африка более не может пребывать в иллюзии, что мир всегда будет здесь со своим сочувствием и ресурсами, чтобы спасти наши страны и народы»[1515].

Впервые выступавший на саммите ОАЕ новый президент ЮАР Мандела подчеркнул связь между миром, стабильностью, демократией, правами человека и развитием и заявил: «Даже сейчас, когда я говорю, Руанда продолжает оставаться суровым и беспощадным укором для всех нас, потому что нам не удалось ответить на эти взаимосвязанные между собой вызовы. В результате произошла ужасная резня невинных, и она случилась на наших глазах. Мы знаем, это очевидно, что мы, африканцы, должны сами изменить все это. Мы должны действиями подтвердить нашу волю сделать это»[1516]. «Мы готовы, – пообещал он, – внести посильный вклад, чтобы помочь прекратить геноцид, имеющий место в Руанде»[1517].

Существует мнение, что именно выступление Манделы[1518] побудило Миттерана принять решение о прямом военном вмешательстве[1519]. На наш взгляд, однако, эта речь не имела такого значения, которое ей порой приписывают. Наоборот, саммит в Тунисе только подтвердил убежденность Елисейского дворца в том, что никто, в том числе и африканцы, не собираются предпринимать серьезных усилий для урегулирования руандийского кризиса. «В Тунисе, – писал Деле президенту, – главы государств региона (Заира, Танзании, Уганды, Бурунди) собираются 14 июня в рамках саммита ОАЕ. Еще не известен результат их дискуссий. Но что можно ожидать от такого саммита? (курсив мой. – И. К.)»[1520]. И он был прав. «Посильный вклад» в решение руандийского вопроса, обещанный Бутросу-Гали Манделой утром 13 июня, ограничился предоставлением МООНПР-2 50 бронетранспортеров для перевозки личного состава[1521]. Естественно, что такая инициатива не могла радикально изменить ситуацию.

14 июня Президент Франции решает предпринять военно-гуманитарную интервенцию в Руанду и объявляет об этом на заседании правительства. По мнению Ланотта, однако, «главным инициатором французского вмешательства был не президент, а министр иностранных дел»[1522]. Он ссылается на свидетельства Леотара и генерального секретаря Елисейского дворца Юбера Ведрина, который сообщил ему в интервью: «Жюппе был первым, кто высказал идею вмешательства. Он считал, что нужно обязательно что-то делать. Затем были очень интенсивные дискуссии в правительстве в узком составе. Эти совещания длились две недели, пока президент Республики не встал на сторону министра иностранных дел и решение о вмешательстве не было принято»[1523]. Но документы показывают, что Жюппе оставался, скорее, сторонником быстрейшего развертывания МООНПР-2. Именно поэтому он обнародовал в СМИ информацию о своем майском разговоре с Бутросом-Гали, в котором предложил перебросить в Руанду ооновские подразделения из Сомали, пока не будет сформирован корпус МООНПР-2, – идея, которую, по его утверждению, Генеральный секретарь одобрил. Жюппе также добился от правительства срочного выделения 20 млн франков для оснащения сенегальского контингента[1524]. Кажется, что, хотя министр иностранных дел и поддержал планы прямой интервенции, основными ее инициаторами были президент и его окружение, которые вынашивали их еще с начала мая[1525].