Далекие часы - Кейт Мортон

— Да.

Казалось, та экскурсия была много десятилетий назад.

— Я ответила вам, что далекие часы — это бессмыслица. Что наши камни старые, но не выдают своих секретов.

— Помню.

— Я лгала. — Перси вздернула подбородок и с вызовом уставилась на меня. — Я слышу их. С каждым годом они становятся все громче. Поделиться с вами было непросто, но необходимо. Как я уже говорила, есть и другой тип бессмертия, намного более одинокий.

Я ждала.

— Жизнь, мисс Берчилл, человеческая жизнь окружена парой событий: рождением и смертью. Эти две даты принадлежат человеку так же, как его имя, как заключенный между ними жизненный опыт. Я откровенничаю с вами не для отпущения грехов, а потому, что смерть должна быть зафиксирована. Понимаете?

Подумав о Тео Кэвилле и его маниакальном поиске сведений о брате, о жутком чистилище неведения, я кивнула.

— Хорошо, — заключила она. — Вы не должны заблуждаться на этот счет.

Ее фраза об отпущении грехов напомнила мне о вине Раймонда, ведь именно из-за вины он обратился в католицизм, вне всяких сомнений. Из-за нее он оставил немалую долю своего состояния церкви. Другим наследником был сельскохозяйственный институт Сайкса. Не потому, что Раймонд Блайт с уважением относился к деятельности группы, просто его мучили угрызения совести. Мне в голову пришла одна мысль.

— По вашим словам, ваш отец поначалу не знал, что стал причиной кошмара. То есть он понял это со временем?

Перси улыбнулась.

— Он получил письмо от норвежского докторанта, который писал диссертацию, посвященную физическим травмам в литературе. Его интересовало почерневшее тело Слякотника. Студенту казалось, что порой описания Слякотника походили на описания жертв ожогов. Папа ничего не ответил, но с тех пор он знал.

— Когда это случилось?

— В середине тридцатых. Тогда ему начал мерещиться Слякотник в замке.

И тогда он добавил второе посвящение к своей книге: М. Б. и О. С. То были не просто инициалы его жен, а попытка загладить вину. Кое-что показалось мне странным.

— Вы не видели, как это произошло. Откуда вам известно о драке в библиотеке, о том, что Оливер Сайкс был там в тот вечер?

— Юнипер.

— Что?

— Папа рассказал ей. В тринадцать лет, когда она пережила ту душевную травму. Он вечно твердил, что они одно; полагаю, он надеялся, что ей станет легче, пойми она, что все мы способны вести себя достойным сожаления образом. Он был великим глупцом.

Она умолкла и потянулась к стакану, и словно сама комната выдохнула. Возможно, от облегчения, что правда наконец выплыла на свет. А Перси Блайт испытала облегчение? В этом я не была столь уверена. Радость от исполненного долга — несомненно, но в ее поведении ничто не выдавало, что с ее души свалился тяжкий груз. Мне казалось, что я знаю причину: никакое утешение не шло в сравнение с ее горем. «Великий глупец». Впервые при мне Перси дурно отозвалась об отце, и в устах женщины, столь яростно защищавшей его наследство, эти слова прозвучали особенно веско.

Но разве это не закономерно? Раймонд Блайт поступил дурно, спора нет, и неудивительно, что угрызения совести свели его с ума. Я вспомнила снимок пожилого Раймонда в книге из деревенского магазина: полные страха глаза, морщинистое лицо, согбенное под грузом мрачных мыслей тело. И вдруг осознала, что его старшая дочь ныне выглядит так же. Она осела в кресле, одежда словно была ей велика и свисала складками с костей. Разговор выжал ее досуха, веки обвисли, хрупкую кожу пронизала синева; было поистине ужасным, что дочь так страдает из-за грехов отца.

На улице лил дождь, молотил о промокшую землю; день миновал, и в комнате сгустились сумерки. Даже огонь, мерцавший во время нашей беседы, умирал, забирая с собой остатки тепла кабинета. Я закрыла записную книжку.

— Быть может, хватит на сегодня. — Я постаралась вложить в голос побольше доброты. — Если хотите, продолжим завтра.

— Не стоит, мисс Берчилл. Я почти закончила.

Она встряхнула портсигар и выбила на стол последнюю сигарету. Спичка загорелась не сразу; наконец в полумраке замерцал огонек сигареты.

— Теперь вы знаете о Сайксе, — заметила она. — А о том, втором, не знаете.

О том, втором. У меня перехватило дыхание.

— По вашему лицу видно, что вы понимаете, кого я имею в виду.

Я напряженно кивнула. Раздался оглушительный раскат грома, и я содрогнулась. Моя записная книжка вновь раскрылась как бы сама собой.

Перси глубоко затянулась и с кашлем выдохнула.

— О друге Юнипер.

— Томасе Кэвилле, — прошептала я.

— Он приехал в тот вечер. Двадцать девятого октября сорок первого года. Запишите это. Он приехал, как и обещал ей. Только она так и не узнала об этом.

— Почему? Что случилось?

Дойдя до края откровения, я словно отказывалась слышать правду.

— Разразилась гроза, почти такая же, как сегодня. Было темно. Это был несчастный случай. — Перси еле шевелила губами, и мне пришлось наклониться совсем близко. — Я приняла его за грабителя.

Вот это да! Я просто утратила дар речи.

Лицо ее было пепельным, и в его морщинах я прочла десятилетия вины.

— Я скрыла от всех. Тем более от полиции. Я опасалась, что мне не поверят. Решат, что я выгораживаю кого-то другого.

Юнипер. Юнипер и приступ жестокости в ее прошлом. Скандал с сыном садовника.

— Я позаботилась обо всем. Сделала, что смогла. Но никто ничего не знает, и это пора исправить.

Увидев, что она плачет и слезы безудержно катятся по ее старому-престарому лицу, я была потрясена. Потрясена, ведь это была Перси Блайт, но не удивлена. Не удивлена после ее долгого рассказа.

Две смерти, две тайны; мне много предстояло обдумать… так много, что у меня перед глазами все плыло. Мои чувства смешались, будто акварельные краски; я не ощущала ни гнева, ни страха, ни морального превосходства и уж точно не прыгала от радости, выяснив ответы на свои вопросы. Мне было грустно, и только. Я была расстроена и беспокоилась за старую женщину, которая сидела напротив и оплакивала горькие секреты своей жизни. Я не могла облегчить ее боль, но не могла и просто сидеть и смотреть.

— Пожалуйста, — вымолвила я, — пойдемте. Я помогу вам спуститься.

И на этот раз она безропотно согласилась.

Я бережно поддерживала ее по пути. Мы медленно и осторожно шли по лестницам. Она не пожелала выпускать трость из рук, и та тащилась за нами, шаг за шагом отмечая продвижение унылым стуком. Мы обе молчали, слишком уставшие для разговоров.

Когда мы достигли закрытой двери желтой гостиной, Перси Блайт остановилась. Она собралась благодаря одной лишь силе воли, выпрямилась и стала на добрый дюйм выше.