Ведьмин ключ - Глеб Пакулов

В отчаянье мотал головой, спорил с собою, убеждал в несбыточности их любви, корил себя, уличал в трусости.

«Была бы ты, Ола, на корабле вместо той – красивой, как эллинские богини в их храмах, и такой же холодной, несмотря на улыбки и яркие румяна».

– Будь очагом в моей кибитке и защитой ее, – с горечью повторил он слова царевны и затосковал. Тоской дремучей, безысходной.

Дни сменялись днями. Чаще штормило море. Холодный туман висел над островом до самого полудня, сея на камни мокрую пыль. Лог метался по нему из одного конца в другой, отыскивая выход к людям. В приступе отчаянья связал плотик из бревен, но прибой выбросил его вместе с ним на берег. Вымокший и оборванный возвратился в пещеру.

На скульптуру не глядел по-прежнему, боялся теперь увидеть в ней не то, чего добивался, терзая и обласкивая глыбу. Нагнув голову, проходил мимо по белому бережку в мастерскую и также шел мимо, чтобы подняться на скалу, на свой безнадежный пост.

«Боги, помогите мне вырваться отсюда, – заклинал он, сидя на камне. – Дайте пробраться вверх по Борисфену, где у порогов пашут землю и растят хлеб скифы добросердечного Мадия. Нет, уже не Мадия, а Куна. Живут ладно, крепко. Тихо там у них. В безопасности Юла… Услал ее царь. За то ли, что взяла за руку и привела к владычному шатру царского человека? «Пожалела, как пожалела бы всякая женщина». Нет, царь! Не как всякая. Не от страха перед Дарием укатилась ее кибитка к далеким порогам. После гибели Ольдоя, царевича, страшишься за последнюю кровь свою: не замутилась бы она от любви к простолюдину в твоих высоких потомках. Ладно, с царем не спорят. Но я найду ее за любым пределом».

Мастер спал в пещере, когда сквозь сон услышал частые всплески. Было тихо, море не штормило, белый свет косо падал в мастерскую сквозь высокий пролом Лог прислушался. Так плещет и урчит вода только от гребков веслами. И хотя Лог надеялся, что старики нашли Астидаманта и передали ему слова выловленного ими в море, он старался не думать о скорой присылке судна. Зачем травить себя, бывает всякое. Злые духи только и ждут поры навредить человеку.

Он поднялся с ложа, на всякий случай взял в руку топор. Вышел из пещеры и еще несморгнувшими сон глазами увидел рядом большую лодку. Поморгал – не исчезла! Надвигается на него, а на носу стоит Юла, и улыбка расцветила ее смуглое лицо. За ней видны Скил и Сосандр. Все молчат. Только поскрипывают уключины, да шлепают весла. Лог выронил топор. Шальной от нежданной встречи, побрел к ним, буровя коленями воду, скользя на камнях и балансируя раскинутыми руками.

Лодка вошла в бухточку. Старики, спасшие мастера, сложили весла. Лог ухватил лодку за крутой нос, повел к берегу. И тут молчание прервал Сосандр.

– Что вижу? Стой, чудотворный скифид! – закричал он голосом удивленным и зычным. – Зачем не я изваял это! Но знал я, в камне грубом явишь свое умение, а мрамор оставишь нам!

Теперь все смотрели на скульптуру. У самого края берега сидел, подтянув колени к подбородку, озябший раб. Грубый плащ облепил его мощное тело, бритый череп был лобаст и могуч, будто мысли расперли его изнутри и, не найдя выхода, отразились в прищуренных глазах, устремленных в даль моря. Губы разъехались в едкой полуулыбке человека, познавшего бессмыслицу людской суеты. Избегая смерти, он пришел под защиту алтаря Милосердия, с надеждой прижался к нему, но ощутил спиной острый угол, как лезвие топора, прижатого сзади. И рухнула вера. Обманутый, смотрит он на других, еще надеющихся. И усмехается наивной их вере.

Лог впервые за много дней глянул на скульптуру. Его раб смотрел на своего создателя, все о нем зная, все предугадывая, но не жалея, а так – с усмешкой, сквозь мастера, словно разглядел сущее в тумане грядущего, но обрести его не надеется: слишком уж куцая жизнь человечья.

Ола подошла к скульптуре, провела ладошкой по могучему лбу, будто утерла многотрудную испарину. Сосандр задумчиво проговорил:

– Вот ведь как. Может, впервые царская рука коснулась ласково своей головы. Мудрые утверждают: государству – народ голова. А тебе, Лог, тебе – я больше не наставник. Твори сам и сам защищай свое творение. Отныне не камень одолевать станешь, он тебе послушен, а людей, чьи взгляды на искусство бывают тверже камня.

– Но как бы ни дорог был меч, он себя окупит, – подбодрил Скил. Он взял Сосандра под локоть, и они пошли в пещеру. Рыбаки отъехали наловить рыбы. Ленивые наплески волн мягко шуршали песком, вокруг все стало опять тихо и пустынно, но теперь рядом с Логом стояла Ола, и это было непостижимым.

– Ты – вот она, а я не верю, – глухим от волненья голосом басил мастер, прижимая к себе девушку. Другой рукой гладил ее голову топил пальцы в волосах, расчесывал.

– Больше не расстанусь с тобой, – твердила Ола. – Всюду мне страшно одной. На Борисфене чуть не выкрали. Так и не знаю – кто. Скил говорил, что царь персидов требовал у отца отослать меня к нему в гарем.

«Как мне уберечь тебя? Сколько кругом зла», – думал мастер, лаская гордую и сильную на людях, но такую беспомощную при нем, царевну.

– Почему не спросишь, как я оказалась тут? – Она подняла к нему розовое от волнения лицо с четкими мазками бровей. – Ведь это Скил приехал за мной на Борисфен и увез сюда. Теперь даже отец не знает, где я. А как мы искали тебя! Всякого наслушались. Думала – надо умереть.

И хорошо, и тревожно было мастеру. Хорошо – держать ее, хрупкую, у груди, слушать ласковый шепот, перебирать волосы. Тревожно – от мысли, что все это хорошее ненадежно, злые силы доберутся сюда и разъединят, поставят каждого на его раз и навсегда уготованное место.

– Скил давно хотел меня взять женой, – шептала Ола. – Отец был рад этому, ты знаешь. Но… я всегда обижала Скила, чтобы он возненавидел меня и отказался. Боялась его, страшного. А он не злой, а добрый. Я ему открыла про нас с тобой еще там, до отъезда на Борисфен. Какие глаза стали! И шрамы! Ну, как угли совсем. Испугалась. Только он говорит: «Царевна, будь по-твоему. Но дай обещание не удалять меня от себя ни сейчас, ни потом. Особенно потом». Это он про смерть отца подумал. И… о нас с тобой.

– Скил умный человек, – успокоил Лог. – Много знает. Его за это уважает ольвийский стратег. Быть бы Скилу царем.

Мастер пересказал заветные думы старейшины, высказанные им на пиру у Сосандра. Пораженная, слушала Ола, но все поняла и решительно оценила:

– Правильного хочет. А царем быть ему необязательно. Пусть лучше будет рядом с царем-единомышленником. Мы еще построим скифские города. Ведь я обещала ни в чем не мешать ему. И тебе.

Она прижалась, счастливая, к нему, затаилась, соображая, дошел ли до него ее намек.

– Ты радуешься, а мне тревожно, – с хрипотцой заговорил Лог. – Время такое – бойся. Ведь Скил готовил Ольдоя к тому же, а что вышло? Я боюсь за тебя, царевна Ола.

– Ольдой сам погубил себя, – ласково возразила она. – Нельзя было озлоблять народ и вызывать гнев богов. Не этому учил его Скил. Еще хорошо, что отец простил смерть Ольдоя. Ксар поведал ему, как все было. Если бы не он – быть великой резне.