Лорд Теней - Кассандра Клэр

Дрю грустно улыбнулась.

– Мы Сумеречные охотники, – сказала она. – Мы себе такого не представляем.

– Люди на что угодно пойдут, лишь бы не делать работу по дому, – сказал Джулиан.

– Но только не ты, – заметила Эмма. Она лежала на диване, перекинув ноги через подлокотник.

Поскольку сегодня они не могли пойти за Аннабель в церковь, они решили провести день за чтением дневников Малкольма и изучением рисунков Аннабель. К закату у них уже накопился внушительный объем заметок, рассортированный стопками по всему коттеджу. Заметки о хронологии – когда Малкольм присоединился к семье Аннабель, возглавлявшей корнуолльский Институтом. Они усыновили его еще ребенком. Заметки о том, как сильно Аннабель любила Блэкторн-Мэнор – фамильное владение Блэкторнов в зеленых холмах Идриса. Как они вместе играли в Броселиандском лесу. Как Малкольм начал планировать их будущее и построил коттедж в Полперро, и как они с Аннабель скрывали свои отношения, обмениваясь письмами через ворона Аннабель. Как отец Аннабель разоблачил их и вышвырнул дочь из дома Блэкторнов, и Малкольм наутро нашел ее, рыдающей на берегу.

Тогда Малкольм твердо решил, что им необходима защита от Конклава. Он знал и раньше о собрании книг с заклинаниями в Институте Корнуолла. Ему понадобится могущественный покровитель, решил он. Тот, кому он сможет передать Черную книгу, и кто взамен будет держать Совет подальше от них.

Эмма читала дневники вслух, а Джулиан делал заметки. Время от времени они прерывались, фотографировали свои записи и вопросы на телефоны, и отсылали в Институт. Иногда они получали встречные вопросы и спешили отыскать ответы. Иногда вообще ничего не приходило. Однажды им прислали фотографию Тая, который нашел в библиотеке целую полку первых изданий книг о Шерлоке Холмсе и сиял от счастья. Еще им прислали фото ноги Марка. Они не знали, что об этом и думать.

В какой-то момент Джулиан потянулся, сходил на кухню и сделал горячие бутерброды с сыром на тяжелой железной плите, распространявшей по всей комнате тепло.

Плохо дело, – подумал он, глядя на собственные руки, пока раскладывал бутерброды по тарелкам – и вспомнил, что Эмма любит, чтобы с хлеба были срезаны корочки. Он так часто над ней за это подсмеивался. И потянулся за ножом – механически, по привычке.

Джулиан представил себе, каково бы было делать это каждый день. Жить в доме, который сам построил – как и здесь, оттуда было бы видно море. С внушительной студией, где он мог бы писать. С залом для тренировок Эммы. Он представил себе, как просыпался бы каждое утро и видел бы ее рядом с собой – или за кухонным столом, напевающей над утренней овсянкой, и поднимающей голову, чтобы улыбнуться ему, когда он вошел бы.

Волна желания – не только телесного, но желания этой сказочной жизни – захлестнула его и чуть не задушила. Мечтать опасно, напомнил он себе. Так же опасно, как для Спящей Красавицы в замке, когда она погрузилась в грезы, что поглотили ее на целый век.

Он вернулся и присоединился к Эмме перед камином. Она улыбнулась, когда принимала от него тарелку, ее глаза сияли.

– Знаешь, о чем я переживаю?

Сердце Джулиана медленно перевернулось в груди.

– О чем?

– Чёрч, – сказала она. – Он же в Институте Лос-Анджелеса совсем один.

– Нет, не один. Он окружен Центурионами.

– Что, если кто-нибудь из них попытается его украсть?

– Тогда их надлежащим образом накажут, – сказал Джулиан, придвигаясь чуть ближе к огню.

– А каково надлежащее наказание за кражу кота? – спросила Эмма с набитым бутербродом ртом.

– В случае Чёрча – обязанность оставить его себе, – заявил Джулиан.

Эмма скорчила рожицу.

– Будь на этом бутерброде корки, я бы их в тебя кинула.

– Почему бы тебе не кинуть в меня бутерброд?

Эмма явно пришла в ужас.

– И отказаться от вкусного сыра? Никогда в жизни я бы не отказалась от вкусного сыра!

– Просчитался. – Джулиан подбросил в огонь очередное полено. В груди у него надувался пузырь счастья – сладкого и незнакомого.

– Такой вкусный сыр не каждый день попадается, – сообщила ему Эмма. – Знаешь, что сделало бы его еще лучше?

– Что? – Джулиан уселся на пятки.

– Еще один бутерброд. – Она со смехом протянула ему пустую тарелку. Джулиан взял тарелку, и это был абсолютно будничный момент, но в нем присутствовало всё то, чего он всегда желал и о чем никогда не позволял себе даже мечтать. Дом, а в нем Эмма; и они вместе смеются у огня.

Единственное, что сделало бы эту картину еще лучше – его братья и сестры где-нибудь поблизости, чтобы он мог видеться с ними каждый день, фехтовать с Ливви, смотреть кино с Дрю, учить Тавви стрелять из арбалета. Где бы он мог вместе с Таем искать на прибрежной полосе крабов-отшельников, который поспешно прячутся под своими панцирями. Где он мог бы вместе с Марком и Хелен, и Алиной готовить пышные ужины, и они сидели бы все вместе под звездным небом пустыни.

Где слышно было бы море, как сейчас. И где он мог бы всегда видеть Эмму, свою лучшую, светлую половину, которая смягчала его безжалостность, заставляла видеть свет там, где он видел лишь темноту.

Но всем им пришлось бы жить вместе, подумал он. Давным-давно его душа раскололась на части, и каждый ее кусочек жил в ком-то из его братьев и сестер. Кроме того кусочка, что жил в Эмме, и был вплавлен на место огнем церемонии парабатаев и силой его собственного сердца.

Впрочем, это невозможно. Несбыточно. Даже если бы каким-то чудом его семья прошла через все это, оставшись целой и невредимой – и если бы Хелен и Алина могли к ним вернуться, – даже тогда Эмма, его Эмма, когда-нибудь завела бы себе собственную семью и собственную, отдельную жизнь.

Джулиан подумал, что, возможно, он станет ее суггенесом – вручит будущему мужу на свадьбе. Для парабатаев это было обычное дело.

От одной этой мысли Джулиан почувствовал себя так, словно его режут изнутри острой бритвой.

– Помнишь, – говорила она мягким, дразнящим голосом, – когда ты сказал, что можешь протащить Чёрча в класс так, что Диана не увидит, и он укусил тебя посреди лекции о Джонатане Сумеречном охотнике?

– Ничего подобного. – Он снова устроился на полу с одним из дневников. Тепло комнаты, запах чая и подгоревшего хлеба, отсвет огня на волосах Эммы – всё это убаюкивало. Он был невероятно счастлив, и в то же время страдал, и разрываться между этими состояниями было очень утомительно.

– Ты заорал, – сказала она. – А потом сказал Диане, что это потому, что ты действительно любишь учиться.

– Ты что, нарочно вспоминаешь все позорные случаи из моей жизни? – спросил Джулиан.

– Кто-то же должен, – сказала Эмма. Ее лицо было осыещено пламенем камина. Стеклянный браслет у него на запястье сверкнул, холодя щеку, когда Джулиан опустил голову.