Поколение пепла - Алексей Доронин

Уха получилась просто замечательная.

Через полчаса Данилов сидел, откинувшись, в стареньком кресле с книжкой в руке. Вкусная еда и тепло настроили его на оптимистический лад.

На мрачные мысли его натолкнула перегоревшая лампочка.

Да, деградация техносферы шла полным ходом, и их быт приближался к быту крестьян дореволюционной деревни. Электричество становилось экзотикой и роскошью, сложные приборы давно сломались. Секрет рафинирования не был утрачен, и если где-то в Заринске сахар из свеклы производился в крошечных объемах, то до Прокопьевска он не доходил. Даже соли, и той постоянно не хватало. Поэтому они были рады любому разнообразию в своем меню.

Александру пришлось освоить не только профессию рыбака, но и ремесло плотника. Он всегда быстро учился. Если он чего-то и не умел, то лишь потому, что за него в прежней жизни это делали другие. Но как только возникала острая потребность, Данилов, скрепя сердце и засучив рукава, сам овладевал новым видом деятельности. Поправить старый дом оказалось не легче, чем выучить три иностранных языка, но он справился.

Сказать, что они были бедны, было бы неверным. Натуральное хозяйство не подразумевает излишков – что не съели, то на разведение. Что не на разведение, то съесть.

Продукты, которые поселенцы привезли с собой, закончились за пару месяцев. Дальше им предстояло обеспечивать себя самим. Но сельское хозяйство в первые годы их часто подводило – если бы не леса и реки, они бы умерли с голоду.

* * *

Много воды утекло с тех пор, как они обосновались на этом месте. В день, который Данилов вспомнит и отметит потом как важный, они с Алисой крепко поссорились. Они ссорились часто, когда он возвращался с пустыми руками, и в тот раз ссора не была какой-то из ряда вон выходящей.

День начался дурным предзнаменованием – с похорон.

Сколько неприятных сюрпризов раскидывает жизнь у человека на пути; пряча их, словно мины – даже если десять минуешь, одиннадцатая твоя. И в прежнем мире звонок в полпервого ночи редко сообщал вам, что вы выиграли в лотерею.

«Есть определенные плюсы в том состоянии, когда у тебя мало близких людей, – размышлял Данилов, пока несли гроб. – Всего один-два человека. Зато вероятность потерять кого-то из них именно в этот год очень мала».

Пока смерть забирала только тех, кто стоял на границе Сашиного круга, но внутрь не входила.

Болезнь дала Мяснику еще четыре года. Умирал он спокойно и с достоинством, заковыристо матерясь весь день, а потом просто закрыв глаза. После него осталось трое сыновей от разных женщин, и это только те, про которых было известно.

На старом кладбище, которое они «оживили» новыми могилами, Данилов хотел зачитать эпиграф к роману «По ком звонит колокол» про то, что никто из людей не остров, но головная боль заставила его отказаться от этой идеи. И он просто молча стоял и мял носовой платок.

По дороге домой Александр думал о прошлых и грядущих утратах. Он решил, что уход друзей, близких и даже дальних надо воспринимать как потери отряда, штурмующего безымянную высоту. Невозможно без жертв. Нельзя. За все надо платить. И, даже если кажется, что побед нет, победы – это само поддержание жизни, огня внутри нас каждый новый день. Иногда, чтобы вспомнить молодость, Данилов посещал руины, пошел он туда и в этот раз. Ему надо было побыть одному, чтобы разобраться с мыслями.

Нет, Александр не называл себя «сталкером», даже про себя. Он именовал себя старьевщиком. Ему казалось, что это более точно отражает суть явления, в котором не было ничего романтико-героического. Оно было чем-то средним между сбором макулатуры и коллекционированием марок. Шанс нарваться в «зоне» на неприятности был нулевой. Более безопасных мест на свете не было. Животных крупнее крысы здесь не водилось, да и те редко забредали. Никакой чертовщины, никаких мутантов, даже уровень радиации почти нулевой – не выше, чем раньше в любом «живом» мегаполисе в час-пик. В общем, среди развалин трудно было найти ценные вещи. Срок жизни большинства предметов обихода даже меньше, чем у человека. Особенно у вещей, произведенных в эпоху быстрой смены дизайнов и фасонов. Пара лет агрессивного воздействия воды, ветра и смены температур – и даже самые стойкие краски тускнеют, эмаль и другие покрытия облезают, металлы ржавеют. Дольше всех держатся пластик, стекло и керамика. Чаще всего ему попадался китайский ширпотреб, на который не стоило обращать внимания. Но иногда получалось найти что-нибудь этакое, какой-нибудь сувенир, запускавший цепочку ассоциаций, от которой теплело на душе или наоборот, щемило в сердце.

«Сентиментальный старый придурок», – говорил он себе тогда, хотя по прежним меркам совсем не был стар.

Жена часто ругала его за такие прогулки. Ворчала, что он слишком мало внимания уделяет ей и ребенку и тратит время на ерунду. Злилась, что он приносит много безделушек и мало бумаги, сухой фанеры и картона для растопки. Смягчалась Алиса, только когда он доставал небольшие подарки ей.

Похоже, они действительно стали очень близки друг к другу. Ведь свары и выяснение отношений – отличительная черта семейной, обустроенной жизни. Скандалить могут только домашние или в крайнем случае добрые соседи. Друзья-приятели так не ругаются. Они или дают в морду, или хватаются за топор – в зависимости от темперамента. А то и расходятся в разные стороны, переставая быть друзьями. Но редко тратят время на сотрясение воздуха.

А если скандалят чужие люди, значит, должен существовать серьезный повод – поцарапанное крыло машины, отдавленная нога. Хотя бы косой взгляд. Враги тоже никогда не выясняют отношений – между ними уже все выяснено. И только самые близкие люди могут трепать друг другу нервы без определенного повода.

Все же он был счастлив. Он никогда не отвечал на обвинения иначе, чем «я виноват, исправлюсь». И искренне старался исправиться, чтоб сделать любимого человека хоть немного счастливее.

Вот и теперь, хоть на дворе был не День Святого Валентина, он нашел для нее фарфоровое сердечко. Эмаль с одного края была чуть отколота, но смотрелось оно мило.

Алиса встретила его в дверях, во взгляде читалось раздражение. На его приветствие она даже не ответила.

После того, как она узнала, что их ребенок «августовский», она часто неделями не могла восстановить душевное равновесие. Не помогал ни аутотренинг, ни мистические практики.

Данилов в такие моменты уходил – чаще в себя, реже физически. Хотя с момента рождения Гоши прошло достаточно времени, эта рана и не думала заживать.

Но в этот день вместо того, чтоб плюнуть и махнуть рукой, Александр вдруг почувствовал прилив нежности к ней. Такой близкой и родной, такой привычной и такой красивой.

Легко быть добрым и любящим, когда у тебя все хорошо. Легко любить того, кто сам мил и добр. Когда все иначе – трудно. Это трюизм.

Александр начал с того, что неуклюже привлек ее к себе, стал целовать за ушком и в шейку, отметив про себя, что сын крепко спит в соседней комнате и храпит громко, как взрослый.