Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

Покряхтывая, Мистимир поднялся.

– Где твой цапцапарель? А лучше бы рассолу. Давай ещё немного, да начнём работать. Я обещал, значит, сделаю. Точность – вежливость королей.

1

Короля Мистимира можно было во многих грехах обвинить, но справедливости ради нужно признать: работать он умел. Выходя из крутого пике, самолёт Короля – его творческий гений – очень быстро набирал сверхзвуковую скорость и уходил в такую фантастическую область, в которую не всякий заберётся. Это были поистине целые миры – мистические миры человека, обладавшего творческой силою демона, чёрной мощью дьявола. Король Мистимир творил упоённо и яростно, как будто прикипая к рабочему столу. Творил, забывая о времени, о еде, о сне. Лишь иногда он отрывался от бумаги и смотрел вокруг себя – глазами сумасброда и лунатика. Медленно вставая, подходил к просторному чёрному окну, за которым рассыпалась звёздная вечность. И так же как прежде – как сто и двести, триста лет назад – ночами горел над Землёю или над морями-океанами пылал алмазами окованный ковш Большой Медведицы. И если быть внимательным, то никаких тебе часов не надо. Посмотрев на Звёздный Ковш, можно легко понять: вот он уже перевернулся так, что ночь – густая, чернильная – до половины вылилась за горизонт. До рассвета оставалось каких-нибудь два-три часа. Надо успеть закончить к назначенному сроку и тем самым доказать себе и другим, что он – вежливый Король. Хотя совсем не вежливость руководила этим Королём, нет, не вежливость.

Страх перед жестоким неведомым Хозяином, – вот что его останавливало в запоях и кутежах. Короля уже однажды наказали за то, что он «резину протянул», так наказали, что дважды наступать на эти грабли не хотелось. Но кроме страха всё-таки был неистовый природный огонь азарта, пламя куража, которое охватывало душу и заставляло творить чудеса, хотя они и были чудесами жуткими. Неистовость работы Мистимира заключалась в том, что простое перо у него постепенно становилось как бы золотым. Перо с каждой минутой всё ярче и сильнее нагревалось, начинало розоветь, золотеть, чтобы вскоре с тихим треском сломаться. И тут уже старик, смотри, не прозевай – замену подавай, а иначе можно и по шеям схлопотать.

Странная слабость была у этого гения – любил по старинке пахать; скрипел пером как плугом по бумаге, не признавая компьютера, этого умного, но бессердечного робота. Компьютерные тексты – холодные, хотя и правильные – трудно оживлялись, вот в чём штука. Волшебство живой воды, которую применял Мистимир, почти не действовало на правильные, чёткие слова, набранные тем или иным узорным шрифтом. И совсем другое дело – рукопись. Заправишь самописку живой водой, чуть разведённой чернилами и киноварью, похожей на кровь, и сквозь бумагу начинают прорастать такие дива дивные – глазам не веришь.

Вдохновенный листопад, самозабвенный листошум в кабинете писателя обычно начинался ближе к полночи – листы, листы, листы взлетали в воздух и кругом валялись: на столе, на полу, на подоконнике. А ближе к рассвету, когда всё закончено, хоть вилами скирдуй, хоть граблями греби листопад, собирай в стога и скирды. На рассвете оконная прорубь нежно голубела на потолке – окно смотрело в небеса. Усталая рука Мистимира брала колокольчик – звоном вызывался Черновик; но так было раньше. Потом, когда стало ясно, что звон дурно влияет на нечистую силу, с которой Мистимир всю ночь общался, колокольчик заменили тупой электрической кнопкой.

2

В последнее время Король, всё больше страдающий провалами памяти, забыл о том, что Оруженосец не спит уже лет сто или двести. Мистимиру, как, должно быть, всякому хозяину, казалось, что он работает, не покладая рук, а слуга только то и делает, что подушку давит. Вот почему Король сердито фыркнул, когда слуга вошёл – взлохмаченный, помятый как спросонья. Слуга стоял, покорно ждал команды. А хозяин, делая вид, что забыл про него, продолжал вдохновенно работать. И так прошло, наверно, с полчала. Небольшая промоина уже заголубела не только в окне на потолке – и сбоку, в щёлочке за шторкой.

Утомлённый Мистимир наконец-то отбросил золотое «вечное перо» и погасил фигурную, под старину подделанную лампу в виде простой керосинки, в которой вместо пламени горело перо жар-птицы. Поднявшись, он потёр поясницу и потянулся. Постоял возле окна, созерцая чёрно-синее небо с гроздьями далёких облаков, с таинственным бессмертным блеском звезд, какие всегда наводили на мысль о суете и тленности земного бытия; эти звёзды светили до нас и ещё будут светить сквозь миллионы, миллиарды лет…

Виски гудели, разогнавшаяся кровь продолжала разжигать воображение, и он вернулся к рукописи, хотел что-то поправить, но силы уже не было. «Да пошло бы оно всё!.. – Король поморщился. – И так сойдёт». А ещё он подумал, что коньячок теперь не помешал бы, но шевелиться уже не хотелось. Голова показалась чугунной – горячим лбом легла на полировку прохладного стола.

Задрёмывая, он услышал вкрадчивый голос:

– Ваше величество! Готово, что ль?

– Готово, оттаскивай… – ответил Король, не поднимая одурелой головы.

– Ну, идите на кровать. Что ж вы, как бедный родственник. Идите, а я пока порядок наведу. – Старик вздохнул и заворчал себе под нос: – Ох, уж мне эти гении! Я бы их розгами порол, ей-богу. Такого беспорядку натворят – черт ногу сломит! Ходи потом, подбирай да подтирай.

Мистимир, продолжая пребывать в блаженной полудрёме, пробормотал:

– Что ты лаешься, старик? Я весь день и всю ночь в пахоте, в чернозёме.

– Ну, ты меня расхохотал! – Абра-Кадабрыч покашлял. – Можно подумать, он пашет! Ага! А то, что Черновик всё время в пахоте пыхтит, от пыли отдувается – это как? Ничего? А уж когда на русской ниве зашумят золотые колосья, тогда праздновать будут писателя. Тогда-то он – герой. И хоть бы кто, хоть бы одна собака вспомнила потом, что есть на белом свете Старик-Черновик, друг, товарищ и брат графомана.

Приподнимая голову, Король пошарил соловыми глазами по кабинету.

– Ты себя вообразил пупом земли писательской? – Король опять уткнулся головою в полировку. – Скажи кому, так долго будут ржать, как лошади.

– Лишь бы не плакали крокодильей слезой, – сердито заметил старик. – А то, как прочитаешь кое-кого, такая тоска обуяет – охота волком выть, чернила с горя пить.

Продолжая негромко поругивать всех графоманов на свете, слуга проворно и ловко убрался: зачеркнутые, скомканные и порванные страницы побросал в камин и чиркнул спичкой. Присел на кедровый пенёк – специально стоял у камина. Задумчиво, долго смотрел на огонь. Потом посмотрел на Короля, который успел уже вынуть откуда-то бутылку пятизвёздочного коньяка. Выпив прямо из горлышка, Мистимир понюхал бриллиантовую запонку на рукаве – привычка такая.

– Что? – заворчал слуга. – Гулять надумал? Гули-гули.

– Имею право. Работа сделана.

– Работничек. Ага. Да ты хоть знаешь, что это такое – «работа»?

Мистимир усмехнулся.

– Ты сейчас мне популярно объяснишь.