Одноглазый дом - Женя Юркина

На следующее утро, свое последнее утро в Голодном доме, Флори проснулась с каким-то странным ощущением, будто многое еще не сделано. Она лежала в кровати, растерянно глядя в потолок, пока не вспомнила, что планировала посетить школу. Ярмарочные каникулы закончились, и ей, как опекунше Офелии, следовало сообщить о переезде. Флори не любила подобные формальности, главным образом потому, что не могла их избежать.

На кухне она застала Дарта: в одной руке кружка, в другой – газета. Вместо пожелания доброго утра он объявил, что планирует прощальный ужин в саду. Новость вызвала у нее слабую улыбку, но Дарт ее не заметил, потому что уже вернулся к чтению. Флори попыталась припомнить, какая личность проявляла интерес к городской прессе, но никого подходящего не нашлось. Она съела завтрак в молчании, бросая взгляды на человека, прячущегося за куском бумаги с новостями и сплетнями.

– О чем читаешь?

Пауза. Нервное шуршание газеты под напряженными пальцами.

– Про дом в Почтовом канале.

Флори удивилась, что в городской прессе освещают такие события, потом подумала о газетчиках из зала суда и фыркнула – эти пронырливые, гадкие людишки до сих пор вызывали у нее возмущение.

– И что там пишут?

– Ложь. – Он небрежно свернул газету и бросил на стол.

В этот момент на кухню вошла Офелия, и разговор сам собой прервался.

После завтрака они отправились в школу и, к облегчению Флори, быстро решили все вопросы. Осталось одно место, которое им следовало посетить перед отъездом.

Кладбище Пьер-э-Металя располагалось на самом юге его границы. Чтобы добраться туда, сестрам пришлось воспользоваться городским транспортом. Общественные омнибусы, как всегда, были переполнены людьми. Никто не мог уйти оттуда без тычка в ребро, прищемленного пальца или отдавленной ноги.

А потом сестры долго стояли под палящим солнцем, но все равно чувствовали холод – внутри, в самых глубинах сердца. Флори смотрела на белые каменные плиты, похожие на льдины. Не здесь должна храниться память о любимых. Нет, не в этом печальном, отрешенном от всего города месте. Она должна остаться в ящике папиного чертежного стола; в маминой швейной машинке; на страницах книг с заметками, сохранившими папин почерк; в альбоме с рецептами, написанными маминой рукой; с их образами, высеченными на сердце. Вот где была истинная, несокрушимая память. Здесь ей и место.

Когда сестры вернулись, то застали Дарта за приготовлениями. Он уже вынес на улицу кухонный стол и стулья – их было шесть, а тарелок на одну больше. Флори и Офелия занялись сервировкой, а Дарт тем временем протянул из дома уличную гирлянду и украсил ею дерево, чтобы задержаться в саду до темноты.

Вскоре к ним присоединился Дес. Сегодня вместе с ним прибыл сырный пирог. Следом явился Рин с десертом – идеально испеченным тортом в исполнении Рэйлин; оказывается, в ней ко всему прочему таился талант непревзойденного кондитера. Бильяна принесла с собой баночки травяных чаев из оранжереи и букет ромашек – «цветы путешественника», как их называли, означали пожелание счастливого пути. Среди приглашенных затесался и Бо: он притащил на ужин свой резиновый мячик и, быстро смекнув, что просчитался, стал клянчить еду со стола.

Ужин начался с того, что завсегдатай питейных заведений и шумных пирушек забрался на стул с графином воды вместо бокала и выступил с пламенной речью. Выходка Деса возмутила Рина; он отвесил едкое замечание, призывая спуститься и поставить графин на место. Дес, конечно же, не послушал. Кому, как не владельцу таверны, было знать, что нужно говорить и делать в таких случаях.

Они бы могли препираться весь вечер, не вмешайся Бильяна, чье строгое спокойствие усмирило обоих. После того как буря миновала, сестер стали расспрашивать об их родном городе: архитектуре, традициях, безлюдях. Офелия с упоением рассказывала о Лиме. Дарт слушал с особым интересом, а может, нарочно делал вид, что увлечен. Нет, он не избегал Флори и не пытался казаться обиженным; все так же улыбался и шутил, первым бросался помочь, когда она просила передать сахарницу или салфетку. Но Дарт больше не смотрел на нее, взгляд его ускользал или проходил насквозь, будто она была привидением. Флори не покидало странное чувство опустошенности, словно у нее отобрали что-то важное. Почему она не замечала его внимания раньше? Так уж устроен человек: понимает истинную цену вещей, лишь утратив их.

Ужин был небольшой передышкой, переходом из тревожной поры к размеренной жизни. Под шум их голосов, под несмолкаемый стрекот сверчков и гомон вечерних птиц время неумолимо таяло. Небо налилось лавандовым закатом, а затем потускнело и выцвело. Когда сизые сумерки опустились легким туманом, на дереве зажглись лампочки, и окружение вновь наполнилось мягким, теплым свечением.

Весь вечер Флори невольно наблюдала за Дартом – как он увлечен беседой и заливисто хохочет, запрокидывая голову; как уплетает торт совсем не так, как ее учил. Она едва удержалась, чтобы его не исправить, вовремя вспомнив, что сегодняшний Дарт не был тем чудаком-изобретателем, с которым они танцевали в саду.

Рин в очередной раз завел монолог о том, какую чушь пишут в газетах. Историю Озерного дома извратили, заявив, что обломок дома принесло течением рек, откуда брали воду для канала. На самом же деле когда-то этот дом рухнул в песчаный карьер, а спустя многие годы на его месте начали строительство канала. Власти боялись признать, что со дна поднялся безлюдь. Горожане могли испугаться, перестать пользоваться водным транспортом, а жители Общины, поливающие свои угодья водой из канала, разразились бы проклятьями. Пока истинная история была известна немногим, негодовал один домограф.

Не дослушав его, Флори отправилась наполнить графин водой и заметила, как кто-то скользнул за ней на кухню. Она надеялась увидеть Дарта, но это оказался Дес. Оглядевшись, точно вор, он отдал ей круглый сверток, перевязанный лентой.

– Вручи ему сейчас, – сдавленным шепотом сказал Дес. – Ну! Хочу увидеть Дарта рыдающим от умиления.

Как Дес и обещал, он справился с заданием за день и помог воплотить ей странную затею. Флори поблагодарила его и сунула сверток в карман платья.

– Слушай, – начал Дес, и в его голосе что-то изменилось. – Я тут выяснил одну загадку… может, она тебе и неинтересна… но мне нужно с кем-нибудь обсудить.

Флори любопытно уставилась на него, готовая слушать.

– Я удивлялся, почему для встречи с ценовщиком Эл выбрал мою физиономию. Думал, может, он так подставлял Дарта, моего отца или их обоих. Хотя откуда ему было знать, что я имею какое-то отношение к самому Гленну… – Дес прервал поток рассуждений и шумно выдохнул, будто устал говорить. Потом собрался с мыслями и продолжил: – В общем, я чувствовал какой-то подвох. И знаешь, в чем дело? В семейном портрете. – Он сделал паузу, позволяя Флори осознать услышанное, а может, и вообразить. – Картина до сих пор висит в кабинете отца. Я-то думал, он давно снял ее или вырезал меня оттуда. Но я все еще там: на семейном портрете, в этом доме. Я все еще его сын. Представляешь?