Тень за правым плечом - Александр Л. Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Странно, что она сразу догадалась, что произошло нечто непоправимое, и не оставила мне возможности легкомысленных уверток из тех, которыми обычно взрослые отделываются от горестного любопытства детей: «твой папа сейчас на небесах», «твоя кукла непременно найдется», «твоя кошечка вернется к тебе». Ее горе было абсолютно искренним и совершенно полным: уже потом я сообразила, что она впервые так близко столкнулась со смертью. Наверное, окажись на моем месте земнородная женщина, она каким-то недоступным мне чутьем нашла бы нужные для утешения слова, но я, признаться, была столь же подавлена увиденным – настолько неожиданным было это вторжение зла. Снова я почувствовала страшную хрупкость вверенной мне маленькой жизни, окруженной со всех сторон сонмами катастрофических опасностей, дремлющих до поры под внешне безвредными личинами: взбесившийся автомобиль, обрушившаяся кровля, какая-нибудь нелепая болезнь, убивающая, может быть, всего полсотни людей по всей земле – но где гарантия, что она не попадет в эту полусотню? Стейси успокоилась и только тихонько всхлипывала; меня еще немного трясло, но тоже постепенно отпускало. Помнится, больше всего меня поразило равнодушие окружающего мира – так же шли люди, дребезжали трамвайчики, большое облако ненадолго закрыло солнце и, повисев немного над нами, вновь двинулось прочь. Даже проклятые гуси, на которых я теперь смотрела со смесью злобы и презрения, точно так же копошились в траве, погогатывая – и ничто не напоминало о том, что только что из этой единой картины было изъято живое существо.
У меня, естественно, нет никаких амбиций относительно собственной персоны: странно было бы ожидать честолюбия от кинжала или молотка, а я представляю собой что-то в этом роде, только облаченное в живую плоть – слепое орудие высших сил, присланное на землю. Но наверное, даже кинжалу должно быть небезразлично, закалывают им злодея в ванне или выковыривают грязь из-под ногтей: так и во мне, где-то на периферии сознания, начинала позвякивать мысль – именно о том, как будет выглядеть мир, из которого буду изъята я. Евангелия учат нас тому, что нет незначащих вещей и незначительных деталей – даже пресловутый волос, который без Божьего соизволения не упадет с чьей-нибудь головы, даже несчастный волос что-то да значит – иначе не стоило бы тратить на него хоть миллионную долю секунды Его времени. Мое предназначение было для меня очевидно, и роптать по его поводу я никогда не стану, но отчего-то, по какому-то нелепому капризу, мне было до боли обидно, что без меня естественный порядок вещей продолжится точно так же; что никто, может быть, и не заметит, что на месте, где только что была я, возникнет вдруг пустота, подует некоторый инфернальный сквознячок, который быстро затихнет.
Именно в этот печальный день, вернувшись домой, мы обнаружили, что Мамарина вновь засобиралась в дорогу. Не могу передать, до какой степени эти пароксизмальные всплески, которые чем дальше, тем больше приобретали над нею власть, были мне тяжелы и неприятны: для иллюстрации момента скажу, что несколько минут я снова всерьез обдумывала возможность схватить Стейси и удрать. Сесть в порту на пароход, плывущий куда-нибудь в Любек, и раствориться там. Если подгадать со временем отплытия, то Мамарина начала бы беспокоиться только вечером того же дня, когда мы были бы уже где-нибудь в шведских водах. Допустим, она пойдет в полицию – беженка из России с сомнительным эстонским паспортом – и заявит, что ее дочь пропала вместе со своей крестной матерью. Наверное, сперва будут искать где-нибудь в больницах, потом… не знаю даже, что потом, но в любом случае вряд ли первым делом они начнут рассылать телеграммы по всем европейским городам с описанием нашей внешности. Уехать куда-нибудь в Швейцарию, купить там маленький домик в горах, как некогда собирался несчастный Лев Львович, и остаться там лет на десять-пятнадцать. Выезжать время от времени на ближайший ипподром, где играть по маленькой; выписать учебники для гимназического курса и учить Стейси дома самостоятельно… весь этот план, который воображение развернуло передо мной, как приказчик в лавке разворачивает штуку ситца перед купчихой, побледнел и съежился – я совершенно не могла представить, что я отвечу Стейси на вопрос о ее матери. Поэтому, собрав все смирение, я вновь завела свои скучные здравомыслящие речи – о том,