Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов - Григорий Сковорода

В сем-то разуме учил своих друзей Епикур, что жизнь зависит от сладости и что веселие сердца есть-то живот человеку. Горатиус то же, что Епикур, мыслит: «Nec dulcia differ in annum…», сиречь: «Сладости не отлагай на год». А что он под сладостью разумеет веселие сердца, видно из последующих: «Ut quocunque loco fueris, vixisse libenter te dicas», сиречь: «Дабы ты мог сказать о себе, что для тебя везде жилось куражно».

Утешение и кураж, кураж и сладость, сладость и жизнь есть то же. И что Гораций сказал: «Сладости не отлагай», то Сенека[178] протолковал: «Жизни не отлагай». «Sera nimis est vita crastina, vive hodie». «Живи днесь».

Силу слова сего люди не раскусив во всех веках и народах, обесславили Епикура за сладость и почли самого его пастырем стада свиного, а каждого из друзей его величали: «Epicuri de grege porcus».[179]

Но когда жизнь от сердечного веселия, а веселие от сладости, тогда откуда зависит сладость, услаждающая сердце?

Изъясняет боговидец Платон[180]: «Нет слаще истины». А нам можно сказать, что в одной истине живет истинная сладость и что одна она животворит владеющее телом сердце наше. И не ошибся некий мудрец, положивший пределом между ученым и неученым предел мертвого и живого.

Пифагор, раскусив эмблему треугольника и узрев в нем истину, с веселием вопиет: «Нашел! Нашел!»

Видно, что жизнь живет тогда, когда мысль наша, любя истину, любит выслеживать тропинки ее и, встретив око ее, торжествует и веселится сим немеркнущим светом. Сей свет услаждает и старость Солона; а он, и старясь, каждый день нечто вкушает от едомых всеми, но не истощаемых сладостей, согревающих и питающих сердечные мысли, как весеннее солнце каждую тварь. И как правильная циркуляция крови в зверях, а в травах – соков рождает благосостояние телу их, так истинные мысли озаряют благодушием сердце. И не дивно, что некоторых избранных человеков монументы и записки сею такою надписью озаглавлены: «Житие и жизнь имя рек».

Житие значит: родиться, кормиться, расти и умаляться, а жизнь есть плодоприношение, прозябшее от зерна истины, царствовавшей в сердце их. И не напрасно друг истины – Цицеронов Катон[181] любил в старости пирушки, но растворенные насыщающими сердце мудрыми беседами, начертающими не видимую нигде, а прекрасную ипостась истины, влекущей всех чувства и услаждающей.

К чему ж сия речь течет? К тому, что высоких фамилий люди не только в тяжбах, войнах, коммерциях, домостроительствах, художествах, но и в самом первом пункте, сиречь в мыслях, Бога касающихся, должны находить истину, а противоборствовать суеверию.

Верно, что шар земной без болотных луж, без мертвых озер, без гнилых и дольних низин быть не может. Но в таких местах жабы и сродные им птицы да водворяются, а соколы с орлами вверх в пространство чистых небес да возносятся, оставив дрожжи для непросвещенной подлости.

Итак, благочестивое сердце между высыпанными курганами буйного безбожия и между подлыми болотами рабострастного суеверия, не уклоняясь ни вправо, ни влево, прямо течет на гору Божию и в дом Бога Иакового.

Верно слово, что царь и судия израильский, а христианский Бог есть Библия.

Но сей Бог наш первее на еврейский, потом на христианский род бесчисленные и ужасные навел суеверий наводнения.

Из суеверий родились вздоры, споры, секты, вражды междоусобные и странные, ручные и словесные войны, младенческие страхи и прочее. Нет желчнее и тверже суеверия и нет дерзновеннее, как бешеность, разожженная слепым, но ревностным глупого поверия жаром тогда, когда сия ехидна, предпочитая нелепые и недостаточные враки милости и любви и онемев чувством человеколюбия, гонит своего брата, дыша убийством, и сим мнит службу приносить Богу.

Сей семиглавый дракон (Библия), вод горьких водопады изблевая, весь свой шар земной покрыл суеверием. Оно не иное что есть, как безразумное, но будто Богом осуществленное и защищаемое разумение.

Говорят суеверу: «Слушай, друг! Нельзя сему случиться… Противно натуре… Кроется здесь что-то…» Но он во весь опор с желчью вопиет, что точно летали кони Илиины. При Елисее плавало-де железо, разделялись воды, возвращался Иордан, за Иисуса Навина зацепилося солнце, за Адама змеи имели язык человеческий… Вот! Скоро-де конец миру… Бог знает, может быть, в следующий 1777 год спадут на землю звезды… Что? Разве нельзя, чтоб Лот был пьян от нововыдавленного вина?.. Пускай оно у нас не хмельное, но от Бога все возможно…

Сих дрожжей упившись, суевер бражничает и козлогласует нелепую, объявляя неприятелями и еретиками всех несогласных ему. Лучше не читать и не слышать, нежели читать без очей, а без ушей слышать и поучаться тщетным. Детское есть сие мудрование, обличающее наглость и непостоянность блаженной натуры, будто она когда-то и где-то делала то, чего теперь нигде не делает и впредь не станет.

Все же то невеликое, что ненужное, и все ненужное то, что не всегда и не везде есть возможное. Возможное и нужное, а нужное и полезное есть то же и напротив того. Какая ж слава и хвала делать невозможное?

Все преграждаемое законом блаженной натуры есть тем не полезное, чем не возможное, а чем полезное, тем возможное. По сему-то есть благословенно царство ее и дивным вкусом дышит сие слово Епикура: «Благодарение блаженной натуре за то, что нужное сделала нетрудным, а трудное ненужным».

Восстать против царства ее законов – сия есть несчастная исполинская дерзость, любящая преграждение, невозможность и бесполезность, а супостат ползет.

Как же могла восстать сама на свой закон блаженная натура, раз она велела тонуть железу – и было так?!

Такие нелепые мысли пускай место имеют в детских и подлых умах, не в возмужавших и высоких фамилий людях. Да вкушают Божию сию ложь и буйство дети, и то до времени, а благоразумные да будут готовы к лучшему столу. Они, не быв причастниками лжи сей и буйства, могут не зажигать, но тушить факел колеблющего общую тишину и бражничествующего раскола.

Нет вреднее, как то, что сооружено к главному добру, а сделалось растленным. И нет смертоноснее для общества язвы, как суеверие – листвие лицемерам, маска мошенникам, стень тунеядцам, подстрекало и поджог детоумным.