Мириады миров - Коллектив авторов

вам так откровенно! – сказал консул, зашагав в глубоком волнении из угла в угол по своему кабинету. – Но что нам делать, как быть в данном случае?… Я не должен и не хочу оставлять своего поста, не должен и не хочу уезжать из Хартума в этот момент; а между тем по тысяче причин, грозящих и жизни, и здоровью Гертруды, нельзя здесь оставаться больше!.. Что же мне делать?

– Мне кажется, что вы могли бы приехать вместе с ней в Тэбали под предлогом погостить там несколько дней, затем оставить ее у нас, под нашей охраной, вместе с доктором и ее маленькой служанкой. Когда вы таким образом увезете ее из Хартума, то постараетесь придумать средство, как бы вам получить ее разрешение вернуться в Хартум, если вы это считаете безусловно необходимым!

– Да! – воскликнул консул, – это действительно хорошая мысль, которая говорит о доброте вашего сердца!.. Но дело в том, что мне не хотелось бы в настоящее время покидать Хартум, хотя бы даже на несколько дней: я того мнения, что это неприлично для представителя Франции, а кроме того, если бы даже это было возможно, то прилично ли оставить молодую девушку на попечении двух молодых людей, которых я искренне уважаю, но которые не состоят с ней положительно ни в каком родстве! Мне кажется, увы, что это не годится, неприлично даже и здесь, в пустыне!

– Но поймите меня, ради Бога, – поспешил добавить господин Керсэн, заметив глубокую скорбь, отразившуюся на лице Норбера Моони, – поймите меня, что мое возражение отнюдь не относится к вам лично, нет, Боже меня упаси! И если бы мне пришлось сообразовываться только со своим личным чувством, я бы с величайшей охотой и радостью доверил ее в ваши руки и был бы вполне спокоен. Но свет… но люди… мнение общества… кто может идти против этого?…

– Господин консул, – сказал на это Норбер Моони с трудно подавляемым волнением и как бы нерешительно, – в столь исключительных условиях решились бы вы доверить вашу дочь ее жениху?

– Ее жениху? – повторил недоумевая господин Керсэн, остановившись в удивлении перед своим гостем. – Право, не знаю… но, впрочем, да, конечно… это было бы безусловно немного против правил, но тем не менее в столь исключительных условиях… да… но что заставило вас задать мне подобный вопрос?

– Думаете вы, что я могу надеяться хоть сколько-нибудь, – продолжал все так же робко и смущенно молодой ученый, – быть принятым в качестве такового вашей дочерью и вами?

– По совести скажу, что даже и отцу довольна трудно знать в точности то, что делается в головке и на сердце у молодой девушки! – сказал господин Керсэн с добродушной ласковой улыбкой. – Что касается меня; дорогой юный друг мой, то я, ни минуты не задумываясь, сознаюсь, что ваше предложение готов принять с величайшей радостью!

– Я не имею состояния, или, вернее, те небольшие средства, какие имею, находятся в деле, успех которого в силу переменившихся теперь условий, может быть весьма сомнительным! – начал было Норбер Моони.

– Не все ли это равно, ведь это же совсем не важно, – перебил его господин Керсэн, – вовсе не в этом дело! Вы обладаете именем, выдающимся положением в ученом мире, с блестящей будущностью, которая вполне стоит того маленького приданого, какое я могу дать своей дочери… Но мне совершенно неизвестны ее чувства к вам.

– Я ей не нравлюсь! – воскликнул Норбер, уже совершенно обескураженный, – о, ведь я это раньше знал! я это чувствовал!.. Боже мой, почему мне суждено быть столь неловким и неискусным в выражении своих самых искренних, самых горячих чувств!

– Я отнюдь не сказал вам, господин Норбер, что вы не нравитесь моей дочери! – протестовал господин Керсэн. – Почему вы так преждевременно решаете этот в0 прос в отрицательную сторону… Я только хотел этим сказать, что положил себе за правило не влиять в этом отношении на выбор моей дочери и предоставить ей сделать его совершенно самостоятельно помимо всякого давления с моей стороны. А потому мое согласие будет иметь силу и значение лишь после того, как вы заручитесь ее согласием. Нет ничего легче, как узнать на этот счет ее мнение, и притом сегодня же…

– О, нет! прошу вас, не делайте этого сегодня! – с тревогой в голосе воскликнул Норбер Моони. Эта нерешительность или робость как-то странно противоречила с обычной смелостью и решительностью характера молодого ученого. – Кроме того* осмелюсь просить вас об одной величайшей милости: не говорите с ней ничего об этом, предоставьте мне самому объясниться с вашей дочерью!

– Сделайте одолжение! – тотчас же согласился господин Керсэн. – Хотя это не совсем согласуется с французскими обычаями, как вы и сами, вероятно, знаете, но так как вы уже предварительно переговорили со мной, то я не вижу в вашем желании ничего такого, что бы следовало порицать. Я сейчас пошлю попросить сюда Гертруду или же оставлю вас наедине с ней, когда она сама придет сюда к обеду.

– Простите, я хочу просить вас еще об одной милости! – с неподдельным ужасом поспешил заявить Норбер Моони. – Я хотел бы, чтобы вы разрешили мне повременить немного…

– Повременить?… Я вас не понимаю!

– Да! – пояснил Норбер Моони уже более твердым тоном. – Я боюсь излишней поспешностью утратить последний слабый шанс, какой я, быть может, имею на согласие мадемуазель Гертруды. Если бы вы только знали, какое громадное значение имеет для меня ее согласие в этом деле! Это для меня вопрос жизни! а вместе с тем ваша дочь так мало знает меня, я для нее еще совершенно незнакомый, чужой человек! Позвольте же мне доказать ей всю мою преданность и любовь… В противном же случае, в случае ее отказа, нам придется отказаться от тех планов, посредством которых мы надеемся спасти ее здоровье и жизнь!

– Да, но в таком случае, как же вы думаете обусловить это положение дел, дорогой мой? – спросил немного сбитый с толку консул. – С одной стороны, вы своим предложением будете связаны по отношению ко мне, тогда как дочь моя по-прежнему будет оставаться свободной. Я нахожу это несправедливым по отношению к вам, мой милый друг!

– Что из того!.. Связанным по отношению к вам я останусь навсегда, могу вас в том уверить. И все, чего я прошу у вас, так это, чтобы вы вполне располагали мной для сохранения этой жизни, столь дорогой для обоих нас, и чтобы вы позволили мне, то есть дали мне время заслужить расположение вашей дочери.

– Я вижу, – сказал улыбаясь господин Керсэн, – что и самые серьезные ученые подчас не чужды известной доли