Хьюстон, у нас проблема - Катажина Грохоля

– Ты все время живешь в какой-то иллюзии, – говорила мне по дороге Инга, – а настоящая жизнь проходит мимо тебя, она идет в одну сторону, а не в обе. Поговори с мамой, обязательно поговори!

Вот не может она понять, что сейчас это больная женщина, которой совсем не до выяснения отношений.

– Мама? – я просовываю голову в дверь палаты.

Матушка улыбается при виде Инги.

– О, как я рада тебя видеть, дорогая!

– И я тоже, добрый день, – вежливо отвечает Инга, словно ученица.

– Садитесь, садитесь, как же я рада, что вы вместе!

Я не комментирую, потому что нечего тут комментировать.

А вот Инга зато заявляет:

– Я лесбиянка. Но я люблю Иеремиаша.

– Как это лес… – у матери в зобу дыханье сперло, она поворачивается к соседкам, чтобы проверить, слышали ли они.

Они притворяются, что не слышали.

Матушка переходит на шепот:

– А родители знают?

– Они с этим смирились.

Инга меня толкает локтем. Терпеть не могу, когда меня толкают локтем.

– Oh shit, – спохватывается она. – Иеремиаш, дай мне ключи, я сумку в машине оставила, а там у меня подушка, должна быть подушка – такая, другая, у меня в машине она лежит для йоги, она с крупой, ее под голову хорошо подкладывать.

Матушка смотрит на нее неуверенно, я даю ключи, Инга выходит. Вот ведь зараза, я же знаю, что она специально сумку оставила.

Я спрошу – что мне мешает спросить?

– Мама, а почему ты мне не рассказывала о Зигмунте?

– Я так рада, что ты воспринял это хорошо.

– А тебе не кажется, что я все-таки должен был узнать это от тебя?

– Милый, ну что у тебя, глаз нет? Ведь мы уже много лет встречаемся. Ты видел его у меня неоднократно, на всех праздниках. Я просила, чтобы ты звонил, прежде чем приехать, потому что у меня есть своя жизнь… Не могу же я все время находиться в твоем распоряжении.

Я ей, конечно, в этом не признаюсь, но меня это немножко раздражает.

– Я была уверена, что ты знаешь, что по крайней мере догадываешься… Ты же знаешь, я никогда не выставляла это напоказ, чтобы не задеть твои чувства. Но не притворяйся, что ты не знал.

– Мама, я действительно даже не догадывался! – кричать шепотом довольно трудно, но у меня получается.

– Ты меня всю жизнь воспринимаешь исключительно как свою мать. А я ведь кроме того еще и профессионал, женщина, подруга своих друзей, ну что ты думал – что весь мир крутится только вокруг тебя?

Нет, я так не думал. Никогда я так не думал. К сожалению.

– У меня тоже есть право на жизнь, – она вдруг начинает злиться, а ее слова, которые она говорит, лежа на больничной койке с забинтованной грудью, звучат как-то двусмысленно.

Я не готов к такому повороту. Что это значит – что я испортил ей всю жизнь?! Или наоборот?

– Мама, но ведь ты сама говорила мне приходить в любое время, звала по воскресеньям на обед, я тебе это чертово белье таскал…

Она перебивает меня на полуслове:

– …Чтобы мне приятное сделать? Я же видела, в каком ты был состоянии после расставания с Мартой! Это был мой долг. А пока вы были вместе – я не вмешивалась.

Очень странно так разговаривать с матерью, которая лежит рядом с тобой, беспомощная и слабая, но голос которой звучит сильно и решительно.

– Ты всегда вмешивалась. Марта тоже была плохая. Как и все остальные девушки, которых ты знала.

– Милый, я всегда была на твоей стороне, ты знаешь. Когда вы расстались – мне надо было тебя поддерживать. Не могла же я тебе сказать, что ты идиот и неудачник, раз не смог удержать рядом с собой такую женщину? Ты говорил, что она исчадие ада, – я поддакивала. Должен же был кто-то быть на твоей стороне.

Я что, сплю?

Мать смотрит на меня со своей койки с явной улыбкой. Клянусь, меня это задевает. И мне сейчас как-то совсем не до смеха.

– Баська тоже не была твоей любимицей, – припоминаю я ей.

– Нашел кого сравнивать с Мартой! – матушка слегка фыркает и показывает мне на чашку. Я подаю ей чашку, помогаю ей поднять голову, в чашке соломинка, мать морщится, любое движение причиняет ей боль. Руки у нее лежат неподвижно.

Я никогда не договорюсь со своей матушкой. Никогда. Она всегда все перевернет по-своему.

– Давай оставим это, сынок, я устала. Моя жизнь ведь тоже не была легкой. Эти твои девицы не имеют никакого значения… Не о том речь, совсем не о том. Ты всегда поступаешь импульсивно. Всегда – и до сих пор. А у меня и правда нет сил. Я уже просила у тебя прощения, может быть, я и правда совершала ошибки, но время ведь не повернешь вспять. У нас есть только сегодня. И неизвестно, что со мной будет дальше. А жизнь я прожила хорошую.

Прожила?

– Мама… – перебиваю я ее, но она не позволяет мне закончить.

– Открой косметичку и возьми ринграф. Я знаю, что ты его там оставил… Я знаю, что ты боишься, но на все Божья воля. Возьми его – он твой. Тебе больше нужна защита Господа.

– Больше, чем тебе? – я беру в руки Пресвятую Деву. На фоне орла.

– Обо мне заботишься ты. Не бойся, сынок, не переживай заранее. Мы как-нибудь с тобой выплывем. Когда начинаются съемки?

Я сжимаю ринграф в ладони, он такой привычный, холодный, мой… Мне нужно за что-то держаться.

– Мариан? – голос матери вдруг начинает звенеть, как колокольчик.

Я поднимаю голову и вижу в дверях своего крестного отца. Лицо у него бледное и вытянутое – он не притворяется, что не волнуется. Он делает шаг в сторону постели моей матери и останавливается в нерешительности. Плечи у него падают, мать протягивает руки ему навстречу. Он делает еще шаг – и падает на колени на серый пол. Я встаю со стула.

– Ты приехал? Невероятно! Я бы никогда не собралась… – я вижу, как матушка гладит своего брата по лысой голове, а его плечи вздрагивают от сдерживаемых рыданий.

Я стою около них и боюсь пошевелиться.

Дядюшка поднимается с колен, вытирает тыльной стороной ладони глаза и только тогда смотрит на меня и кивает. Я подхожу к нему, он крепко обнимает меня, как когда-то в детстве. И я снова чувствую, как у меня ком встает в горле.

Хлопнув меня по плечу, он сморкается.

– Привет, Иеремиаш…

А до меня вдруг доходит, что я ведь даже не подумал ему позвонить, даже не спросил у матери, сообщила ли она ему, что мне даже в голову не пришло, что, кроме меня, у матери есть еще брат, который, правда, уже больше трех лет обитает в Лондоне, но ведь от этого он не перестал быть ее братом.

– Нам теперь надо вместе держаться, – заявляет Мариан решительно. – Мы ей не позволим никуда от нас уйти, правда?