Время дракона - Светлана Сергеевна Лыжина

урожая, - решил княжич. - В праздничной кутерьме легче всего остаться незамеченным, а когда именно начнётся кутерьма, я знаю - в середине августа, ведь праздник нового урожая у венгров всегда совпадает с днём святого Иштвана!"

Княжич помнил о дне святого Иштвана, потому что видел празднества в ту пору, когда жил с родителями и старшим братом в Сигишоаре. Немцы в городе не праздновали, а вот в венгерской деревне, находившейся недалеко от города, люди праздновали. Сначала они торжественно обходили всю околицу, надев на головы венки из колосьев, затем приносили в церковь хлебы из новой муки, чтобы священник благословил эту пищу, а затем начиналось пиршество на деревенской площади, танцы и прочее веселье.

"Если Сёчке не уехала из замка, то обязательно пойдёт на праздник урожая в одно из ближних селений, - подумал Влад. - На Пасху она вместе со всеми служанками ходила в деревню. Значит, и в этот раз пойдёт. Только бы не уехала никуда!"

Эта же мысль вертелась в голове у Влада, когда он гнал коня по горной дороге в сторону венгерской границы. Княжич покинул поместье боярина Нана посреди бела дня, ни с кем не простившись. Только оставил в своей комнате на гвозде, неизвестно для чего торчащем из стены, письмо. В письме, которое состояло всего из двух строк по-славянски, беглец говорил, что уехал надолго, и что искать не надо.

Только в дороге княжич спохватился и понял, что зря не разменял часть золота на серебро. Рассчитываться мелочью было бы удобнее и безопаснее. Он понял это в первый же вечер, когда в одном из селений напросился на постой. Через это селение не проходило торгового пути, поэтому корчмы там не нашлось. Влад остановился в доме у обычных крестьян. Сперва наврал им, что является гонцом и везёт важное письмо, но как только достал из кошелька золотую монету, то все присутствующие - муж и жена, сидевшие за столом, старуха, сидевшая возле печки, и дети, лежавшие на полатях - уставились так, будто увидели клад.

- Я дам вам эту монету, если вы накормите моего коня лучшим овсом и сеном, - пообещал Влад.

- Ты не гонец, - с подозрением произнёс хозяин дома.

Влад вздохнул и понял, что должен сказать правду или почти правду. Он признался, что является сыном знатного человека, и что отправился в путь не из-за письма, а потому что хочет повидать "невесту".

- Мне её сосватали, но затем наши отцы рассорились, - сказал Влад, - а я всё равно хочу жениться на ней. Я отправился в путь, чтобы её увидеть и сказать, путь не выходит замуж за другого, а я как-нибудь сумею уговорить отца помириться с её отцом, и тогда свадьба состоится.

На этот раз крестьяне поверили, а наутро даже собрали Владу поесть в дорогу, хотя он об этом не просил. "Видать, им стало меня жалко", - подумал княжич и решил впредь рассказывать именно про "невесту", раз это помогает. Остановившись на ночь в следующем селении, он уже не называл себя гонцом, а сразу начинал рассказывать про "ссору отцов", мешавшую "свадьбе" - то есть говорил не ложь, а полуправду.

Жаль, что в Венгрии требовалось не это. За горами требовалось стать совсем не похожим на себя - то есть говорить чистейшую ложь - поэтому через неделю, когда Влад пересёк венгерскую границу, в ход пошла новая история. Теперь княжич выдавал себя за местного, и притворяться получалось легко. В этой части Венгрии жило много немцев и румын, которые говорили по-венгерски с ошибками - совсем как он - поэтому никто ничего не заподозрил.

Останавливаясь в очередном городке на очередном постоялом дворе, Влад уверял всех, что живёт неподалёку и что спешит к своему дяде. Особо любопытным людям, которые спрашивали, почему молодой господин путешествует без слуг или других провожатых, княжич "признавался", что попал в неприятную историю - спутался с одной девицей и навлёк на себя отцовский гнев:

- Теперь я бегу от отца к своему дяде, который меня всегда любил и жалел, - говорил Влад. - Надеюсь, что дядя уговорит отца простить меня и не лишать наследства.

То же самое он рассказывал в деревне, от которой было всего полдня пути до замка Гуньяд, причём рассказывал так убедительно, что приезжего посчитали отчаянным волокитой и стали опасаться.

Когда княжич, будучи на постоялом дворе, спросил у служанки, ожидается ли в здешнем селении праздник урожая, то услышал подозрительное:

- А тебе зачем?

- Хочу посмотреть, - отвечал Влад.

- Ты же собрался ехать к дяде, - хмыкнула служанка, хотя ей Влад свою "правдивую" историю не рассказывал.

Как видно, рассказали другие, и теперь служанка вела себя настороженно:

- Зачем тебе смотреть на праздник? - спросила она.

- Повеселюсь напоследок, - оправдывался Влад, - ведь по приезде к дяде мне придётся вести себя скромно и тихо, а то никто не поверит, что я раскаиваюсь.

- А ты раскаиваешься? - снова хмыкнула служанка.

Княжич улыбнулся, будто опытный проказник, и пожал плечами:

- Так ты слышала о празднике урожая? - спросил он.

- Нет, - ответила служанка, а через четверть часа к Владу подошёл хозяин постоялого двора - пожилой толстяк с заметной проседью в бороде - и строго сказал:

- Езжай-ка ты от нас. От тебя одно беспокойство. Поблизости есть и другие селения. Переночуешь там.

Хозяйка, такая же пожилая и грузная, укоризненно заметила на прощанье:

- Вот она глупость молодых! Не успел выбраться из одной беды, а уже норовишь попасть в другую.

Женщина сама не подозревала, насколько оказалась права - Влад действительно находился в трудном положении и норовил испортить всё ещё больше. Он временно лишился отца и сделался изгнанником, а теперь могла случиться новая беда, ведь до замка Гуньяд оставалось совсем малое расстояние. "Как быть, если я сейчас повстречаюсь с сыном Яноша? - тревожился тринадцатилетний путешественник. - А как быть, если повстречаюсь с кем-нибудь из замковых слуг, которые меня помнят?"

Двигаясь в сторону замка, княжич даже начал узнавать места, по которым ездил вместе с десятилетним Ласло совсем недавно. Узнавание совершалось неожиданно. К примеру, когда Влад рысил по лесной дороге, он вдруг заметил на обочине приметный дуб, у которого была отпилена ветка, мешавшая проезду, а возле очередного поворота наткнулся взглядом на огромный пень, заросший мхом, и