Любовница французского лейтенанта - Джон Фаулз

— Попробую разведать у старика Обри. Он вовсе не такой уж прохвост. Ему пришлось подыгрывать папеньке.

Они возвратились в кабинет — и признание было подписано; сначала свою подпись поставил Чарльз, затем по очереди все остальные. Все продолжали стоять. Наступило неловкое молчание. Его нарушил мистер Фримен:

— А теперь, негодяй, не попадайтесь мне на глаза! Будь я помоложе, я бы…

— Почтеннейший мистер Фримен!

Резкий голос старика Обри оборвал гневную тираду его клиента. Чарльз помедлил, поклонился обоим юристам и вышел вместе с Монтегю.

Но на улице Монтегю сказал:

— Подождите меня в карете.

Минуты через две он взобрался на сиденье рядом с Чарльзом.

— Она в порядке — насколько можно ожидать при сложившейся ситуации. Именно так он изволил выразиться. Он также дал мне понять, что предпримет Фримен, если вы снова надумаете жениться. Он покажет бумагу, которую вы сейчас подписали, вашему будущему тестю. Быть вам теперь холостяком до конца дней.

— Я так и понял.

— Кстати, старик Обри сказал мне еще, кому вы обязаны освобождением под честное слово.

— Ей? Это я тоже понял.

— Папаша хотел во что бы то ни стало вырвать свой фунт мяса.[312]Но семейством явно командует барышня.

Карета успела проехать добрую сотню ярдов, прежде чем Чарльз заговорил.

— Я опозорен на всю жизнь.

— Мой милый Чарльз, уж коли вы взялись играть роль мусульманина в мире пуритан, на иное обращение не рассчитывайте. Я, как всякий другой, неравнодушен к хорошеньким ножкам. Я вас не осуждаю. Но согласитесь, что на товаре всегда четко обозначена цена.

Карета катилась вперед. Чарльз угрюмо глядел в окно на залитую солнцем улицу.

— О Господи, хоть бы мне умереть.

— В таком случае поедем к Бери[313]и уничтожим парочку омаров. И перед смертью вы поведаете мне о таинственной мисс Вудраф.

Мысль о перенесенном унижении еще долго угнетала Чарльза. Ему отчаянно хотелось уехать за границу, расстаться навсегда с постылой Англией. Бывать в клубе, встречаться со знакомыми — все это было выше его сил. Слугам он строго-настрого приказал отвечать всем без разбора, что его нет дома. Он снова устремился на поиски Сары. В один прекрасный день работавшие на него сыщики раскопали в Сток-Ньюингтоне некую мисс Вудбери, заступившую недавно на должность учительницы в тамошнем женском пансионе. Волосы у нее были рыжеватые; все остальные пункты описания, которое предусмотрительно составил Чарльз, тоже как будто сходились. Он поехал туда и провел мучительный час у дверей пансиона. Наконец мисс Вудбери вывела на прогулку чинно построенных парами девиц. Она лишь весьма отдаленно напоминала Сару.

Наступил июнь, на редкость погожий. Дождавшись его конца, Чарльз понял, что поиски пора прекратить. Сыщики были настроены оптимистически — но они получали плату поденно. Эксетер, как и Лондон, был обшарен вдоль и поперек; нарочно посланный человек навел со всею осторожностью справки в самом Лайме и в Чармуте — но все напрасно. Как-то раз Чарльз пригласил Монтегю пообедать у него дома, в Кенсингтоне, и откровенно признался ему, что он извелся вконец и хочет просить совета: что делать? Монтегю не колебался ни минуты: ему надо уехать за границу.

— Я никак не могу понять — что за цель у нее была? Отдаться мне… и тут же отделаться от меня, словно я ничего для нее не значу!

— Простите меня, но я склоняюсь к тому, что последнее предположение соответствует истине. Что, если ваш знакомый доктор был прав? Вы можете поручиться, что ею не руководили мстительные, разрушительные побуждения? Погубить ваше будущее… довести вас до вашего нынешнего состояния… может статься, это и была ее цель?

— Нет, не могу поверить.

— Но prima facie[314]нельзя не поверить.

— Все ее фантазии, выдумки… все так, но за ними чувствовалась и несомненная искренность… честность. А вдруг она умерла? Ведь у нее ни денег, ни родных.

— Тогда должна иметься запись в бюро регистрации смертей. Хотите, я пошлю справиться?

Эту разумную рекомендацию Чарльз воспринял чуть ли не как личное оскорбление. Но на другой день, остыв, он ей последовал. Среди официально зарегистрированных смертей имя Сары Вудраф не значилось.

Он промаялся в пустом ожидании еще неделю. И однажды вечером решил уехать за границу.

Всяк за себя — таков закон,

Что миром правит испокон;

А дьявол не зевает!

Артур Хью Клаф. В великой столице (1849)

А теперь перенесемся на двадцать месяцев вперед, в ясный и свежий февральский день 1869 года. За это время успели произойти кой-какие события: Гладстон наконец водворился в доме номер десять на Даунинг-стрит;[315]совершилась последняя в Англии публичная казнь; приближается день выхода в свет книги Милля «Угнетение женщин» и день основания Гертон-колледжа.[316]Вода в Темзе, как всегда, мерзкого грязно-серого цвета. Но небо над головой, словно в насмешку, ослепительно голубое; и если смотреть только вверх, можно подумать, что ты во Флоренции.

Если же посмотреть вниз, то видно, что на мостовой вдоль новой набережной в Челси[317]еще лежит нерастаявший снег. И все же в воздухе — в местах, открытых солнцу, — уже ощущается первое, слабое дыхание весны. Iam ver…[318]Я знаю, что прогуливающаяся по набережной молодая женщина (мне хотелось бы изобразить ее с детской коляской, но, увы, коляски войдут в обиход только через десять лет) слыхом не слыхала о Катулле — а если бы и слыхала, то не одобрила бы всей этой болтовни насчет несчастной любви, однако чувства, которые охватывали античного поэта при наступлении весны, она могла бы разделить всей душой. Недаром дома (в миле к западу отсюда) ее дожидается плод позапрошлой весны — так многослойно запеленутый, завернутый и закутанный, что он смахивает на цветочную луковицу, заботливо посаженную в землю. Одета она опрятно и держится подтянуто, но тем не менее можно заметить, что, как всякий опытный садовник, луковицы одинакового сорта она высаживает с минимальными промежутками, en masse.[319]В ее праздной, неторопливой походке есть что-то свойственное только будущим матерям — удовлетворенное сознание собственного превосходства, самый безобидный — но все же ощутимый — налет высокомерия.