Широкий Дол - Филиппа Грегори

– А как ты к этому относишься? – тут же спросил Джон. – Чем, собственно, земля отличается от всех прочих товаров, Беатрис?

Я покрутила в пальцах тонкую ножку бокала, глядя, как переливается в нем темно-красная жидкость.

– Да я, в общем, вряд ли смогу это объяснить, – медленно начала я. – Понимаешь, земля таит в себе некое волшебство. Такое ощущение, словно каждый из нас тайно связан с определенным местом на земле. И у каждого свой горизонт, свой излюбленный пейзаж, которого они, возможно, никогда и не видели, но который сразу узнают, стоит ему возникнуть перед их взором. И они, словно ждали этого мгновения всю жизнь, скажут: «Ну вот, наконец, я и дома». Примерно так и я отношусь к Широкому Долу. – Я понимала, что не сумела до конца выразить свои чувства с помощью слов, а потому пояснила: – Однажды, много лет назад, мой отец посадил меня на своего огромного коня и, ведя его под уздцы, показал мне наши земли; я тогда впервые увидела Широкий Дол целиком, с высоты холма, и в ту же секунду поняла, что это и есть мой дом. Для Гарри дом может находиться на любой земле, в любой стране. Но для меня дом – это только Широкий Дол! Широкий Дол – это единственное место на свете, где я, приложив ухо к земле, могу услышать, как бьется ее сердце.

И я умолкла, взволнованная. Пожалуй, я сказала больше, чем хотела, а потому сразу почувствовала себя глупой и опасно обнажившей свое нутро. Я по-прежнему теребила пальцами ножку бокала, не поднимая потупленных глаз. Затем Джон, накрыв мои нервные пальцы своей бледной рукой, заставил их успокоиться.

– Я никогда не заставлю тебя покинуть эти места, Беатрис, – пообещал он, с нежностью на меня глядя. – И я действительно понимаю, как тесно ты связана с этими местами. По-моему, это настоящая трагедия для тебя – не иметь права унаследовать Широкий Дол. Особенно если учесть, что Широкому Долу необходима именно такая хозяйка, как ты; я это и сам прекрасно вижу и со всех сторон слышу самые лестные отзывы о тебе. Люди говорят, что ты не просто отлично управляешь имением, но и так меняешь планы Гарри, чтобы они работали на практике, а не только в теории; что ты предпочитаешь не раздавать милостыню, а давать работу, и всегда готова оказать помощь; что и земля, и люди, которые на ней работают, каждый раз оказываются в выигрыше благодаря твоей страстной любви к Широкому Долу. Именно поэтому мне так жаль тебя, дорогая. – Я вздернула голову, готовясь тут же ему возразить, но он остановил мой инстинктивный протест ласковой улыбкой и пояснил: – Ведь ты никогда не сможешь обладать столь обожаемым тобой Широким Долом. Я, разумеется, никогда не стану мешать тебе и впредь хозяйничать здесь, но я не в силах – да и никто не в силах – сделать полностью твоей ту землю, которую ты так любишь.

Я кивнула. Еще несколько фигурок той головоломки, которую являл собой мой молодой муж, встали на свои места. Он понимал, как много значит для меня Широкий Дол, и это послужило причиной того, что он согласился жить вместе со мной в западном крыле нашего старого дома. Он понимал, что я одержима этой землей, и потому сделал вид, будто совсем позабыл о том, что сперва я ему отказала. Он понимал, что мы прекрасно подходим друг другу как любовники. Он понимал, что мы можем стать мужем и женой. Он понимал, что для меня одно из главных его преимуществ – это отсутствие у него собственной земли и собственного дома, куда мне после свадьбы пришлось бы переехать. А еще он понимал, мой добрый, серьезный, насмешливый, желанный муж, что одной его улыбки достаточно, чтобы сердце мое возбужденно забилось, и я просто таю, когда он обнимает меня.

Мне никогда еще не доводилось провести всю ночь в постели с любимым, не страшась наступления утра, и это оказалось поистине прекрасно. Но еще лучше было то, что Джон, страстный любовник, наполнил наши первые ночи дивной дымкой наслаждения, смеха, вина и задушевных разговоров.

– Ах, Беатрис, – сказал он, с грубоватой нежностью заставляя меня лечь после очередного взрыва страсти и укладывая мою голову себе на плечо, – как же долго я тебя ждал!

И мы уснули, крепко обнявшись.

А утром за кофе со свежими булочками он заявил:

– Знаешь, Беатрис, мне, пожалуй, уже нравится быть твоим мужем. – И я невольно улыбнулась ему столь же тепло и искренне, как и он улыбался мне, и щеки мои залил жаркий румянец.

В общем, первые дни нашего супружества, как и первые месяцы, были наполнены нежностью, теплом и радостью наслаждения друг другом; мы оба были охвачены истинной страстью. Джон не был новичком в любовных делах (и я тоже, Господь тому свидетель), но вместе мы обретали в любви нечто особенное. Чудесная смесь нежности и чувственности делала наши ночи поистине незабываемыми. Да и днем нам было очень хорошо вместе благодаря острому уму Джона, его сообразительности и полному нежеланию стать серьезным и смеяться надо мной, вместе со мной и из-за меня. Он умел заставить меня рассмеяться в любой момент, даже самый неподходящий: например, когда я выслушивала громоподобные жалобы старого Тайэка или пыталась вникнуть в очередной безумный план Гарри. У Тайэка за спиной я видела Джона, который низко кланялся, дергая себя за чуб и пародируя крайнюю степень уважения ко мне; или же Джон, стоя у Гарри за спиной, с преувеличенным энтузиазмом кивал, слушая, как мой брат рассказывает, что нам нужно построить у себя огромные стеклянные теплицы, выращивать в них ананасы и продавать их в Лондоне.

В такие моменты, а они случались почти каждый день этой холодной, с сильными ветрами осени, мне казалось, будто мы с Джоном счастливо женаты уже много-много лет и будущее расстилается перед нами, точно крупные плоские камни, по которым так удобно перебираться через любую, не слишком быструю реку.

Наступило Рождество. Арендаторы и крестьяне были приглашены на традиционный праздничный пир. В наших краях арендаторам и работникам обычно позволялось лишь смотреть, как пируют и танцуют знатные господа, но у нас в Широком Доле издавна существовала иная традиция, и мы устраивали в усадьбе праздник для всех. На конюшенном дворе расставляли большие раскладные столы и скамьи и разжигали огромный костер, на котором жарили целого быка. А когда все наедались до отвала, запивая угощенье щедрым количеством сваренного в Широком Доле эля, столы отодвигали, и все, сбросив зимнюю одежду, принимались танцевать под бледным зимним солнышком.

Этот пир, первый с тех пор, как умер папа, тоже состоялся в хороший зимний денек, и во время танцев солнышко ласково пригревало наши лица. Поскольку я все еще считалась новобрачной, мне выпала честь открывать танцы, и я, с извиняющейся улыбкой глянув на Джона, протянула руку Гарри, с которым, согласно традиции, и должна была танцевать первый танец. Следом за нами, повторяя те же фигуры танца, двинулись и остальные пары, и первыми среди них были Селия, совершенно очаровательная в своем бархатном платье благородного, темно-синего цвета с отделкой из белого лебяжьего пуха, и мой дорогой Джон, который всегда был готов шепнуть Селии ласковое словечко, но при этом посмотреть на меня с такой улыбкой, которая предназначена только для моих глаз.

Заиграла музыка – ничего особенного, скрипка и бас-виола, – но мелодия была веселая, быстрая, и мои красные юбки так и взлетали, когда я кружилась то в одну сторону, то в другую, а потом, крепко держась за руки Гарри, вместе с ним ворвалась в коридор, выстроенный остальными парами. Пробежав сквозь этот коридор, мы с Гарри тоже встали в самом конце и подняли руки аркой, пропуская всех по очереди. Последними сквозь коридор под аплодисменты зрителей пробегали улыбающиеся Селия и Джон.