Война Цветов - Тэд Уильямс

— С ним я, кажется, встретился у Левкоев, — продолжал Примула. — Их клан нажил большие деньги на Великанской войне — они хотели, чтобы все знали об этом, и потому каждую неделю закатывали грандиозные приемы. Новомодные безлошадные экипажи выстраивались у их ворот на целые мили, и все окна в башне ярко светились. Музыка слышалась еще за несколько кварталов. В каком-то смысле ненастоящая, — улыбнулся он, — однако волнующая.

В ту пору смертных в Эльфландии осталось совсем немного. Во время войны парламент принял ряд законов, ограничивающих как вход в страну, так и выход из нее — хотя великаны вряд ли могли пробраться к нам незамеченными. Тогда же вступил в действие и эффект Клевера. Мощнейшие научные методы предотвращали нарушения и ставили множество препятствий, особенно для тех, кто имел крепкие связи с миром смертных. Общество поддерживало эту систему. Мы ведь едва не проиграли войну — вам нужно помнить об этом, чтобы понять, почему народ зачастую мирился с тем, чему следовало бы воспротивиться. Только во время последней битвы великаны разрушили добрую половину Города. Их катапульты разнесли в пыль чуть ли не весь район Длинные Тени, недалеко от места, где мы с вами сейчас сидим, — теперь этот участок называется «Руинами». Не знаю, видели ли вы его, — Руины так и не отстроили полностью. Битва была ужасна даже на расстоянии — посмотрели бы вы на великана в полных боевых доспехах... Но простите, я теряю нить своего повествования.

Итак, смертных после войны осталось мало, и ваш дед поэтому стал своего рода знаменитостью. Его охотно приглашали в знатные дома, особенно к Левкоям — они, будучи тем, что сейчас называется Симбионтами или даже Вьюнами, симпатизировали смертным. Терциус Левкой привечал его, как младшего брата. Впоследствии Терциус погиб на Цветочной войне, которая разразилась несколькими годами позже. Его семья выступила вместе с Фиалкой против шести других и потерпела поражение, но это уже другая история...

— Каким же он был, Эйемон Дауд? Не забудьте, я его ни разу не видел. Он умер за четверть века до того, как я впервые узнал о его существовании.

Примула задумался и долго сидел молча. Снаружи, радуясь солнечному дню, перекликались взрослые и визжали дети.

— Мне трудно описать его беспристрастно — на мое к нему отношение слишком повлияло то, как поступил он позже с моей сестрой... — Он закрыл глаза. Тео ждал со всем доступным ему терпением, а Кумбер тем временем записывал что-то в книжечку. — Он был забавен — это бросалось в глаза прежде всего. Он понимал, что его внешность и привычки кажутся нам донельзя странными, и умело на этом играл. Думаю, отчасти из-за этого Левкои так его и любили — он был у них ручным смертным, вроде собачки, выделывающей разные фокусы. Прошу прощения, если я вас обидел, но мы относились к смертным именно так, и Эйемон Дауд очень умно этим воспользовался. Трудно бояться того, кто сам над собой потешается.

— Как он выглядел?

Караденус пришел в замешательство.

— Как выглядел? Обыкновенно, как всякий смертный. Я, честно говоря, с трудом отличаю одного от другого. Думаю, по меркам своей расы он был весьма зауряден — не слишком высок и не слишком толст. Кожа, как у вас, темные волосы, темная поросль над верхней губой.

— Усы.

— Да-да. У нас их не носят, разве что гномы, а те отращивают их до невероятной длины. Дауд, обыгрывая это, часто подписывался в письмах «Большой гном».

— Он писал письма кому-то?

— Мы все их писали. Тогда считалось невежливым использовать более быстрые способы связи, чтобы, например, ответить на приглашение. Я в то время был юн и обращал мало внимания на некоторые вещи, но помню, что одна наша кухарка, боясь, что не успеет купить к званому обеду что-то особенное, по-настоящему летала на рынок! Поднималась, махала крыльями и летела. Матушку это, конечно, приводило в ужас — у нас в семье такого не случалось со времен Зимней Династии. И все мы писали письма и записки, которые порой доставлялись слугами.

— Он вам нравился?

— Опять-таки трудно сказать, — нахмурился Примула. — Наверное, да, но не так, как Левкоям. Я восхищался тем, как он старается приспособиться к нам и как беззлобно воспринимает отповеди, которые он, надо сказать, получал частенько Когда кто-то из ненавистников смертных наносил ему публичное оскорбление, он превращал это в шутку и продолжал в том же духе. Встретившись с такой же позицией в деловом вопросе, он улыбался и искал другое решение. Теперь я спрашиваю себя — а что, если он все это время ненавидел нас за то, как мы с ним обращались?

— Судя по его записям, нет.

— Простите?

— У меня хранится его тетрадь — сейчас она вообще-то у Кумбера. О Новом Эревоне — так он назвал этот город — он пишет почти всегда с восхищением. Записки, правда, охватывают не все время, что он здесь пробыл...

Примула подался вперед, весь дрожа, как пойнтер, почуявший дичь.

— Что он там пишет о нас? О моей сестре?

От этого внезапного интереса Тео занервничал.

— Да ничего, собственно. Я перечитал тетрадь после того, как... после нашей встречи. О вашей сестре, если она тоже Примула, ничего не сказано, а вы упоминаетесь мельком —он вспоминает, как вы, накушавшись лунника, вышли с какими-то кобо...

— С кобольдами, — вставил Кумбер.

— Да. Клин и Янтарь, — произнес Караденус, подняв глаза к потолку палатки.

— Что-что?

— Те двое кобольдов. Я помню только имена, без фамилий. Мы дружили в Годы Расцвета. — Тео впервые увидел, как эльф улыбается по-настоящему. — Эти двое были любовниками. И художниками. Теперь уже их, наверное, никто не помнит — разве что ценители искусства, не одобряемого цветочной элитой. Они были в моде у богемной публики, но после начала Цветочной войны я потерял их след. Где-то они теперь? Прошу прощения, — спохватился, выйдя из задумчивости, Караденус. — О чем мы говорили?

— О записках Эйемона Дауда. Обрываются они как-то неожиданно, и в последних строках чувствуется отчаяние. Возможно, из-за того, что случилось с вашей сестрой.

— Не могу ли и я ознакомиться с ними? Возможно, мне как очевидцу откроется то, что ускользнет от внимания мастера Осоки.

— Конечно. Можете поработать над текстом вместе с Кумбером. Знаете, я не хотел бы бередить раны и все такое, но что же все-таки стряслось с вашей сестрой?

Лицо эльфа потемнело, сделавшись бледно-золотым, почти как его волосы.

— История самая банальная. Мы, Примулы, всегда гордились широтой своих взглядов, но Эрефина, моя сестра, была настоящей бунтаркой. Родители проявляют терпимость к смертным? Прекрасно — она возьмет смертного себе в любовники и посмотрит, что они скажут тогда. Это само по себе было достаточно плохо — родители вовсе не желали, чтобы их принципы испытывались до такой степени, — но затем Эйемон Дауд перешел все границы. Он обесчестил сестру и всю нашу семью, но первоначальное бесчестье было еще ничто по сравнению с завершающим ударом.