Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни - Дэниел К. Деннетт

Но здесь он самую чуточку хватил через край. Стандартная теория не должна заранее предполагать наличия какого-то процесса направленной мутации (это, несомненно, было бы небесным крюком), но может допускать возможность того, что кто-нибудь обнаружит вовсе не волшебные механизмы, способные повлиять на распределение мутаций в направлениях ускоренного развития. Примером тому являются рассмотренные в восьмой главе идеи Эйгена о квазивидах.

В предыдущих главах я обратил ваше внимание на некоторые другие возможные подъемные краны, которые сейчас исследуются: межвидовой «плагиат» последовательностей нуклеотидов (Drosophila Хоук), кроссинговеры, ставшие возможными благодаря появлению полового размножения (генетические алгоритмы Холланда), исследование множества вариаций малыми группами («демы» Райта), возвращающимися в материнскую популяцию («разумные виды» Шулля) и, чтобы не останавливаться на трех, «более высокий уровень сортировки видов» Гулда. Поскольку все эти дебаты прекрасно укладываются в просторные рамки современного дарвинизма, нам не нужно дополнительно вникать в подробности, хотя они и очень увлекательны. Практически всегда в эволюционной теории дело не в принципиальной возможности чего-либо, но в сравнительной важности, и обсуждаемые проблемы всегда гораздо сложнее, чем кажется из моего рассказа561.

Однако есть одна продолжающаяся дискуссия, которая заслуживает несколько более подробного разговора – не потому, что угрожает какому-то жесткому или хрупкому элементу современной синтетической теории эволюции – как бы все ни обернулось, дарвинизм останется непоколебим, – но потому, что из нее и в самом деле делались особенно неутешительные выводы о перенесении эволюционного мышления на человечество. Это – спор о «единицах» отбора.

В 1952 году Чарльз Э. Уилсон был президентом компании «Дженерал моторс», и вновь избранный президент США Дуайт Эйзенхауэр выдвинул его на пост министра обороны. Во время слушаний по кандидатуре перед комитетом сената по делам вооруженных сил, состоявшихся в январе 1953 года, Уилсона попросили продать свою долю акций «Дженерал моторс», но он отказался. Когда его спросили, не может ли тот факт, что он останется акционером «Дженерал моторс», недолжным образом повлиять на принимаемые им решения, он ответил: «Я годами считал, что то, что идет на благо стране, идет на благо „Дженерал моторс“ – и наоборот». К несчастью для него, в действительности произнесенные им слова имели недостаточно шансов на воспроизведение – хотя и достаточно для того, чтобы я смог найти их потомка в справочнике и вновь воспроизвести в предыдущем предложении. С другой стороны, в репортажах о его выступлении подобно вирусу гриппа размножилась мутировавшая версия высказывания, воспроизведенная в эпиграфе к этому разделу; в ответ на последовавший взрыв негодования Уилсон был вынужден продать свои акции, чтобы получить должность, и до конца дней его преследовала эта «цитата».

Мы можем найти для этого застывшего случая новое применение. Нет сомнений, почему распространилась мутировавшая версия реплики Уилсона. Прежде чем одобрить кандидатуру Чарльза Уилсона на пост, предполагавший принятие важных решений, следовало точно понять, кто станет основным бенефициаром этих решений: страна или «Дженерал моторс». Будут ли то эгоистичные решения или решения, приносящие пользу всему обществу в целом? Данный Уилсоном ответ не мог успокоить людей. Они чуяли подвох и, распространяя слова Уилсона, сделали его явственным. Складывалось впечатление, что, по его словам, никому не стоит тревожиться о принимаемых им решениях, ибо даже если их основным или прямым выгодополучателем окажется «Дженерал моторс», дело обернется к удовлетворению всей страны. Что и говорить, сомнительное заявление. Хотя в большинстве случаев – «при прочих равных» – оно и может быть верно, что станется в ситуациях, когда «прочие» не будут равными? Кому принесут пользу действия Уилсона в таких обстоятельствах? Вот откуда всеобщее – и вполне обоснованное – волнение. Люди хотели, чтобы принимаемые министром обороны решения самым непосредственным образом отвечали национальным интересам. Если бы принимаемые в таких благоприятных обстоятельствах решения шли на пользу «Дженерал моторс» (и, предположительно, в большинстве случаев так и было бы, если бы устоявшееся мнение Уилсона соответствовало истине), никто бы не возражал, но люди опасались, что Уилсон расставляет приоритеты иначе.

Это – частный случай проблемы, извечно и не без причины занимавшей людей. Юристы спрашивают по-латыни: Cui bono? Когда многое на кону, этот вопрос зачастую попадает в точку: кому это пойдет на пользу? Та же проблема возникает и в эволюционной теории, где в пандан сказанным Уилсоном на самом деле словам прозвучало бы: «Что хорошо для тела, хорошо и для генов – и наоборот». Биологи согласились бы, что в общем и целом это верно. Судьба тела теснейшим образом связана с судьбой его генов. Однако совпадение здесь не полное. Что происходит, когда обстоятельства меняются к худшему и интересы тела (долгая жизнь, счастье, удобство и т. д.) вступают в конфликт с интересами генов?

Этот вопрос всегда неявным образом присутствовал в синтетической теории. Как только стало ясно, что именно неравномерная репликация генов является причиной всех изменений в строении образующих биосферу организмов, от этого вопроса стало невозможно уклониться; однако долгое время теоретики могли, подобно Чарльзу Уилсону, успокаивать себя мыслью, что, как правило, благо для целого является благом для части – и наоборот. Но затем Джордж Уильямс привлек к проблеме внимание563, и люди начали осознавать, что она оказывает глубокое влияние на наше понимание эволюции. Благодаря Докинзу, введшему понятие эгоистичного гена, забыть о существовании проблемы стало уже невозможно564: Докинз указал, что «с точки зрения» гена тело является своего рода средством выживания, созданным, чтобы увеличить шансы гена на дальнейшую репликацию.

Старинный принцип Панглосса смутно подразумевал, что адаптации идут «на благо вида»; Уильямс, Мейнард Смит, Докинз и другие исследователи показали, что рассуждающий с точки зрения «блага для организма» столь же близорук, что и тот, кто мыслит в категориях «блага для вида». Чтобы увидеть это, следует еще решительнее освободиться от заблуждений, занять позицию гена и спросить, что есть благо для генов. Поначалу это кажется суровым и хладнокровным цинизмом. К слову, это напоминает мне о затасканном практическом правиле, прославленном брутальными детективами: cherchez la femme! – ищите женщину565! Идея состоит в том (это должен знать любой трезвомыслящий, умудренный жизнью детектив), что в расследуемую вами тайну будет тем или иным образом замешана та или иная женщина. Вероятно, этот совет плох даже для утрированного и нереалистичного мира детективных романов. «Советом получше, – скажет вам сторонник геноцентризма, – будет: cherchez le gene!» Хороший пример тому мы видели в девятой главе, в рассказе об изысканиях Дэвида Хэйга, но существуют сотни и тысячи других, которые можно бы было привести566. Когда бы ни встала перед вами эволюционная загадка, взгляд с точки зрения генов способен подсказать решение с позиции того или иного гена, избираемого по той или иной причине. До тех пор пока адаптации очевидным образом идут на пользу организму (орел как организм, безусловно, выигрывает от обладания орлиными глазами и орлиными крыльями), это происходит в основном согласно Уилсону: что хорошо для генов, хорошо и для всего организма. Но когда ситуация меняется к худшему, будущее определяется тем, что хорошо для генов. В конце концов, именно они – репликаторы, чьи различные шансы в соревнованиях по самовоспроизводству запускают весь процесс эволюции и поддерживают его.