Кавказская война. В 5 томах. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. - Василий Потто

Но есть и другие легенды, иначе объясняющие происхождение имени Тавриза. Рассказывают, что когда, в III веке, по Р.Х., армяне овладели каким-то персидским городом, стоявшим на месте нынешнего Тавриза, и разрушили его до основания, то армянский царь Хозрой, находя местоположение его чрезвычайно удобным для набегов отсюда на Персию, приказал возобновить разрушенный город и назвал его Тавреш, то есть мщение. Когда же Хозрой умер, Тавреш, среди неурядиц армянского царства, снова попал в руки персиянам уже с этим именем.

Некоторые ученые, увлеченные древностью и славой Тавриза, хотели видеть в нем древнюю Экбатану, основанную знаменитым мидийским царем. Но теперь уже известно, что Экбатана находилась к юго-востоку от Тавриза, на том месте, где ныне стоит Гомодан. Развалины, окружающие этот последний городок, свидетельствуют и теперь о великолепии и обширности исчезнувшего города.

Гомодан – также город исторический, библейский. Там находится гробница знаменитых людей еврейской истории, Эсфири и Мордохея. Она сделана из черного дерева, и на куполе ее сохранилась надпись на еврейском языке, гласящая, что саркофаг сооружен от сотворения мира в 4474 году, в четверток, 15 числа месяца адара.

В средние века христианской веры, обильные возрождением новых воинственных народов, Азербайджаном, а вместе с ним и Тавризом, обладали повелители разных племен. Более двух столетий служил он театром кровопролитных войн между Турцией и Персией – и стал гробом для многочисленных турецких ополчений. Христиане также соединяют с Тавризом свои священнейшие воспоминания. Есть предание, что истинный крест Спасителя, взятый в Иерусалиме при разорении его в 603 году по Р.Х. Хозроем персидским, увезен был в Персию и хранился именно в Тавризе, пока не был вывезен отсюда императором Ираклием.

Такова славная история священнейшего города персиян. Конечно, не многие из русских, вошедших теперь в него, соединяли с именем Тавриза определенное представление о вековой его судьбе, о бедствиях, пронесшихся над ним и о днях счастья, выпадавших на его долю. Но седая старина окружает подобные имена неувядаемым ореолом, блеск которого отражается в отдаленнейших странах и в течение тысячелетий. Откуда этот ореол, какие подвиги и страдания возложили его на славное чело,– часто совершенно забывается, но в целых рядах поколений величавое имя говорит воображению чудесную волшебную сказку о чем-то вечном, стоящем вне обыденных явлений жизни, рисует далекие недостижимые идеалы, заставляя сердце усиленно биться и кровь быстрее течь в жилах. Вот это-то неопределенное чувство невольного благоговения перед вековой древностью – не мог не ощущать ни один из русских солдат, и оно сливалось с горделивым сознанием силы русской, перед которой пала эта чуждая святыня.

Все чувствовали важность совершавшегося события не для судеб только продолжавшейся войны, а для многих будущих поколений, по тому нравственному смыслу, который придавался событию вековыми воспоминаниями, связанными с Тавризом.

И не холодным обрядом смотрело торжество, не с холодным чувством присутствовали на нем войска, когда, на другой день по взятии Тавриза,– это был к тому же день рождения вдовствующей императрицы Марии Федоровны,– на гласисе служилось благодарственное молебствие при громе пушечных выстрелов с персидской цитадели. Стечение народа было огромное. Один англичанин, описывая этот парад, не мог не заметить особенного воодушевления в русских войсках, необычной торжественности их настроения, и, быть может, именно с целью передать его читателям своим, с новым, почти комическим незнанием русских порядков, прибавляет, что Эристов сам обходил ряды, поздравляя солдат с победой и, по русскому обычаю, спрашивал всех, как их здоровье? Вечером город иллюминовался персидскими факелами и плошками и спущен был богатый фейерверк, заготовленный также самими персиянами. В этот самый день князь Эристов получил официальное извещение о взятии Эривани и в ответ послал донесение о взятии Тавриза.

С политической точки зрения падение Тавриза было для Персии равносильно потере всей северной половины государства, а захват русскими в цитадели боевых средств, заготовленных персиянами, лишал ее всякой возможности продолжать войну. Понятно поэтому всеобщее удивление перед тем, что персияне не только не дали большого сражения под стенами столицы, но не сделали даже попыток остановить наступление русских. Три выстрела с крепостных стен, и то тогда, когда русские едва появились на горизонте,– вот все, что было похожего на оборону, а далее с обеих сторон уже не было потрачено ни зерна пороха. Никогда еще город, обнесенный стенами, не был взят с такой неимоверной легкостью.

Что касается жителей Тавриза, то перемена властителей скорее радовала, чем печалила их, и русские без малейшего опасения ходили одни по улицам города.

Как только распространилась весть о падении столицы, соседние провинции и города стали искать покровительства России. Первым возмутился тогда Марагинский округ, управляемый Фет-Али-ханом, одна из сестер которого была в замужестве за Аббассом-Мирзой. У него естественно и искали убежища жены наследного принца. Но когда в городе вспыхнул мятеж и чернь, ворвавшись во дворец, совершенно разграбила его, не пощадив даже и женщин,– семью Аббаса-Мирзы поспешили отправить в Мианды. Народ бросился преследовать ее; и только артиллерия, призванная для защиты беглянок, картечным огнем сдержала буйные толпы мятежников.

Марагинские старшины между тем прибыли в Тавриз и явились к Эристову. Их приняли с почетом, но потребовали немедленного освобождения русских пленных, находившихся у них в городе. Старшины отвечали, что пленные солдаты уведены слишком далеко, чтобы можно было воротить их; но за офицерами, находившимися всего в двух-трех переходах за Марагой, тотчас отправили нарочных, и конвой привел их обратно в Тавриз. Так освобождены были двадцать два штаб-и обер-офицера, из которых многие томились в неволе еще со времени поражения батальона Назимки на Ах-Кара-чае. За Марагой сдалась и неприступная крепость Аланча, стоявшая в горах Нахичеванской области, – и число русских военных трофеев увеличилось еще на четыре орудия.

В главной квартире долго не знали о взятии Тавриза. Увенчанный в Эривани свежими лаврами, Паскевич дал войскам кратковременный отдых и только 27 октября, получив донесение о движении Эристова внутрь Персии, вышел в поход; он шел прямо к Тавризу и 16 числа был уже в Маранде. Здесь только его встретил курьер от князя Эристова, с известием о взятии Тавриза, и ожидал персидский сановник с письмом от Аббаса-Мирзы, который просил позволения приехать для переговоров о мире. Паскевич отправил персидского посланного назад со словесным ответом, что место для свидания будет указано им своевременно,– и поспешил к Тавризу. Вся осадная артиллерия, теперь ненужная, оставлена была в Маранде, под прикрытием кабардинского полка, а остальные войска пошли вперед двумя эшелонами. В то время наступала уже осенняя слякоть, и дорога испортилась так, что отряд мог двигаться только небольшими переходами. Паскевич оставил пехоту и, в сопровождении одной кавалерии, карабинеров и батальона егерей, 19 октября появился в виду Тавриза. Вступление его в город было триумфальным шествием. Все духовенство, христианское и магометанское, старшины, почетнейшие беки и многочисленные толпы народа в праздничной одежде – встретили его за чертой города, усыпали ему дорогу цветами и, по обычаю Востока, поливали ее горячей кровью быков, тут же закалываемых в честь победителя. На гласисе крепости стоял под ружьем весь отряд князя Эристова, приветствовавший главнокомандующего барабанным боем, склонением знамен и криком “ура!” Едва Паскевич въехал на подъемный мост, как началась пальба из всех персидских орудий, расставленных по стенам цитадели и крепости. Пышная квартира была приготовлена ему во дворце Аббаса-Мирзы, и здесь князь Эристов, во главе городских представителей, поднес ему ключи от города. То были, впрочем, новые ключи, приготовленные наскоро, чтобы не лишить встречи одного из ее необходимых атрибутов,– настоящие не были найдены.