Шерас. Летопись Аффондатора, книга 1-я: 103-106 годы - Дмитрий Стародубцев

– Так ты говоришь, – с усмешкой обратился Алеклия к Главному распорядителю, – что этот воин прибыл из далеких стран?

– Прости меня, мой Бог! – взмолился распорядитель. – Меня, верно, обманули мои помощники – негодяи!

Но Инфект его уже не слушал.

– Назови свое имя, капронос, а также свои занятия, да так, чтобы все слышали, – сказал, улыбаясь, Божественный.

– Я ДозирЭ из Грономфы, сын Вервилла, десятник Белой либеры, – признался молодой человек.

Его расслышали немногие, и громогласец повторил слова воина. Узнав, что Проклятый скиталец один из телохранителей Инфекта, публика вновь вскочила и бушующим восторгам не было предела.

«Эгоу, Божественный!» – крикнул кто-то. На верхних рядах запели «Слава Авидронии!», и после нескольких слов музыканты подхватили торжественный гимн. Вскоре тысячи голосов сотрясали старинное здание Ристалища. Казалось, эти славные звуки должны долетать до самых дальних уголков Грономфы.

Когда страсти постепенно улеглись, Алеклия вновь обратился к капроносу:

– Знаешь ли ты, ДозирЭ, что воинам Белой либеры запрещено учавствовать в схватках капроносов? Знаешь ли, какое наказание грозит тому, кто нарушает закон?

– Знаю, мой Бог, – отвечал молодой человек, опустив голову.

«Прощения!» – раздался голос в толпе. «Прощения, прощения!» – потребовали другие. Число голосов с каждым мгновением множилось. Алеклия властным жестом заставил трибуны замолчать.

– Что ж, благодари их, – молвил он, указывая на толпы зрителей. – Я прощаю тебя. Но ты должен поклясться, что более не будешь драться в Ристалище. Клянешься?

– Клянусь, – отвечал уже ничего не соображавший ДозирЭ.

– Клянусь! – повторил громогласец.

– Хорошо. В таком случае за эту блестяще одержанную победу я, от имени всех присутствующих здесь грономфов, награждаю тебя пятьюдесятью инфектами. Возрадуйся!..

Несколько позже взбешенный ДозирЭ, уже скинувший тяжелые доспехи, ворвался в помещение к распорядителю, с которым договаривался о бое. За ним спешил Кирикиль, пытаясь удержать хозяина от опрометчивого поступка.

– Куда ты, хозяин? Тебе нужно срочно к лекарю!

– Подождет! – огрызался воин.

Войдя в помещение, белоплащный увидел распорядителя, лежащего на полу с метательным ножом в сердце. Авидрон был мертв. Из-за спины протиснулся Кирикиль, посмотрел на тело и сказал молодому человеку:

– Где ты, там всегда кровь и смерть. Сдается мне, что вокруг тебя толпами роятся злые духи. Да ты и сам, верно, гаронн – не зря выбрал сегодня этот ужасный шлем…

«Сюркуф», – осенило ДозирЭ. Он вспомнил имя того человека, которого видел перед боем вместе с убитым ростором Ристалища. Сюркуф!

От ран, полученных в схватке с бедлумами, ДозирЭ пострадал сильнее, чем на войне, и попал в лечебницу Белой либеры под бдительный присмотр строгих лекарей и их трудолюбивых помощников. Впервые с тех пор, как молодой человек покинул отца и отправился в лагерь Тертапента, он оказался предоставленным самому себе. Наконец-то, за много месяцев служения Божественному, он мог побыть один, прийти в себя после бурных событий и предаться мыслям.

Следует здесь отметить, что к тому времени несчастный ДозирЭ, незаметно для себя, уже достиг по отношению к Андэль той наивысшей степени чувств, когда дороги назад уже не было, когда все думы и помыслы могли иметь отношение только к предмету страсти. А потому не проходило и дня, чтобы грономф, под пристальным вниманием вездесущего глаза синеокой Хомеи, не думал о светловолосой люцее, переживая при этом необъяснимые сладкие страдания, замешанные на глухой тоске, чудных воспоминаниях, постоянном беспокойстве и непроходящем желании.

Эгоу, свет ночи, Хомея – богиня услады! Возгорайся огнем призывным, влекущим в таинство любви. Подтолкни несчастных к пропасти!

Счастливое поэтическое время, время беззаветной храбрости, готовности к самопожертвованию, время глубоких, чувственных переживаний, время Урилджа с его «Писанием о Розовом всаднике», время Неоридана с его статуей Наслаждения. Время, когда наступившее помешательство настолько очевидно, что вызывает у окружающих лишь сострадание; время дерзновенных деяний, когда любовь сокрушает армии и покоряет города. Время, когда любая несбыточная мечта может осуществиться, потому что в руках безумцев на короткий миг оказывается самое победоносное оружие мира – божественная сила любви. В конце концов, время, которое глупцы не ценят и часто гонят прочь, не осознавая того, как оно кратко, время, которое и само по себе пролетает одним днем, уходя безвозвратно в прошлое, а в отболевшем сердце остаются лишь смутные воспоминания, в которые с черствой старостью и верится с трудом.

Тхелосы Авидронии с давних пор оттачивали свое риторическое мастерство в спорах о сущности любви. Одни напыщенно утверждали, что есть только вожделение, и в этом смысле люди ничем не отличаются от животных, к примеру от собак, а то, что называют любовью, – есть некая сугубо человеческая болезнь сознания, вызванная давлением на разум раскаленной похоти. Другие философы искали ответы в храмах, находя в любви только символы божественного духа, никоим образом не связанного с плотскими желаниями. И только малая часть мыслителей, к которым с некоторой долей сомнения можно было отнести и вездесущего Провтавтха, объединяла два противоположных представления воедино, считая, что в любви разум неотделим от тела, и, когда уже «свершилось воссоединение духовное», конечной и высшей степенью, без которой не будет «радости сердец», является телесное сближение. В «Семи колодцах» Провтавтх предположил, что люди не являются более развитым видом животных, как многие считают, а скорее всего, посланцы богов и прибыли с далеких звезд. Поэтому яркие неповторимые чувства, особенно страсть к женщине, даны им свыше и являются самым ценным, что у человека есть. «Считаю, – писал Златоустый Громогласец, – что люди не осознают истинной силы любви, ибо, если бы осознавали, воздвигали б ей величайшие храмы и приносили величайшие жертвы!»

Не успели раны затянуться, как ДозирЭ бежал от лекарей в свой отряд и при первой же возможности устремился в город. Пустив Кумира рысью, молодой человек распугал немало горожан, встретившихся по дороге, и, казалось, за несколько мгновений проделал знакомый путь от Дворцового Комплекса Инфекта до малоприметной акелины с каменным порталом и массивными дверями из черного бутона. Оставив Кирикиля внизу, у входа, ДозирЭ договорился с любезной Жуфисмой и взбежал по лестнице в покои Андэль. Взяв девушку за руки, он увлек ее на хирону и там дал волю своим чувствам, смешав признания, поцелуи, клятвы, объятия, молитвы и нежные ласки в один пылкий сумбур.

– Скоро ты будешь свободна! – как бы невзначай сообщил ДозирЭ. – Мне осталось найти каких-нибудь пятьдесят инфектов…

Андэль еще никогда не видела молодого человека столь взволнованным и сначала даже перепугалась. Но потом, испытав прикосновения его тела, выслушав путаные, но непритворные откровения, люцея получила, вместе с исходившим от мужчины притягательным жаром и вместе с его горячим дыханием на ее лице, ту добрую сладостную волну страсти, которая заставила ее впервые за несколько лет разнежиться, почувствовать успокоение и защищенность.