Ведущий в погибель - Надежда Попова

– Да, завидного мало. Но кто-то же должен это делать – должен, чтобы не приходилось другим.

Тот не возразил, лишь молча вздохнув и вновь уставясь себе под ноги, и Курт тоже умолк надолго, давая ему как следует переварить услышанное и размышляя над тем, что услышал сам. Вывод из прошедшего разговора был очевиден: смерть одного из приглашенных не имеет отношения к делу, не имеет связи с расследованием, и Адельхайда вместе с давшим ей указания руководством, скорее всего, правы: не имеет никакого касательства к происходящему и присутствие в ульмской епархии «человека, похожего на Каспара».

На то, чтобы пересказать Адельхайде свои выкладки, Курт нашел лишь минуту – за коротким обедом царила тишина, в которой каждое слово, произнесенное даже шепотом, слышалось всем, и лишь после трапезы, проходя по освещенному коридору, он сумел вкратце изложить полученную информацию. «К нему надо бы подпустить вербовщика, – подвел итог Курт, – пока парня с такими заскоками если не Фема, то тевтонцы не прибрали к рукам», и та кивнула: «Вот вы этим и займетесь – по окончании дела, раз уж он к вам так благоволит».

По завершении обеда гости разбрелись по комнатам, и пообщаться удалось лишь с кучкой скучающей молодежи, устроившей вялую тренировочную потасовку на заднем дворе дома. Участие майстера инквизитора в их игрищах обеспечило поклонение новопосвященного рыцарства, для чего пришлось совершить над собою некоторое усилие и отказаться от самых эффективных и действенных приемов, каковые были бы сочтены, без сомнения, бесчестными, подлыми и низкими. Никакой отдачи, однако, кроме короткой разминки и беспредметного обсуждения тайн следовательской и рыцарской личной жизни, от проведенного во дворе часа Курт не получил.

* * *

К трапезе гости были созваны много раньше, чем вчерашним вечером, и начиналось застолье еще более пасмурно и тихо; судя по взглядам, бросаемым присутствующими друг на друга, за минувшие полдня фон Лауфенберг успел разругаться с фон Эбенхольцем, барон снова поцапался с сыном, фон Хайне равно не переносил всякого в этой зале, фогт косился на местного замкового капеллана с неодобрением, и лишь молодежь у дальней оконечности стола чуть слышно перешептывалась между собой, поглядывая на высшее общество настороженно. Владелица твердыни, кажется, не замечала ничего, и в тишине по временам слышался ее режущий слух сильный голос, повествующий о былых днях, о ценах на зерно и еврейских поползновениях на господство над добрыми христианами…

Когда от ворот послышался звук рога, Курт вздрогнул от неожиданности, вопросительно покосившись на Адельхайду; в замковых правилах и особенностях он так и не разобрался, и теперь ожидал реакции хозяев напряженно, не зная, на какое продолжение вечера надлежит рассчитывать.

– Быть может, Александер, – предположил фон Эбенхольц, и фон Хайне мрачно усмехнулся:

– Кроме двоих – все здесь. Надеюсь, это не фон Шедельберг. Это было бы неуместно.

– Граф! – с укоризненным ужасом ахнула хозяйка, и тот передернул плечами, отведя взгляд в стол:

– Прошу прощения.

Зал оживился, выкарабкавшись, наконец, из безмолвия; присутствующие вертели головами, озираясь на окна, едва лишь затемненные сумерками, на тяжелые дверные створки, и когда на пороге появилась высокая тонкая фигура в немыслимо вычурном камзоле, над столом пронеслись довольные восклицания.

– Александер! – с радостным упреком возгласил фон Лауфенберг, махнув приветственно рукой и едва не задев при этом локтем своего соседа. – Это попросту свинство; где тебя носит?

– И я рад вас видеть, Вильгельм, – широко улыбнулся стриг, прошагав к столу, и уважительно склонил голову в сторону владелицы замка: – Баронесса фон Герстенмайер; мое почтение… Я вижу, меня уже и не ждали, – заметил он, не обнаружив стула поблизости от хозяйского места, и оный стул явился тотчас, принесенный неведомо кем и откуда. – Je demande pardon, задержали неотложные дела.

Голоса вокруг шумели все беззаботнее, и пока подле стола затихала короткая суета с усаживанием припозднившегося гостя, Курт разглядывал новоприбывшего пристально и придирчиво. Фон Вегерхоф сегодня был не тем, кого он видел всего два дня назад в полупустой трапезной ульмского дома. Его обыкновенная бледность стала уже не такой явственной, потускневшие за последние дни глаза оживились, а на щеках выступило даже некоторое подобие здорового румянца.

– А где-то, – чуть слышно пробормотал он Адельхайде, – придя в себя в переулке, какая-то ночная пташка еще долго думала – отчего же так болит шея.

– Одной пташкой, думаю, не обошлось, – так же тихо отозвалась та.

– Ты проворонил все самое интересное, – громко заметил фон Лауфенберг. – Снова. Принять участие хоть в одном турнире тебе претят какие-то принципы? У тебя их, кроме рыцарских, еще уйма – торгашеские, монашеские…

– Турнир? – брезгливо переспросил фон Вегерхоф. – То есть, грохот, толкотня и свалка на забаву зевакам? Fi. Как вульгарно.

– Мой супруг, – высокопарно возразила хозяйка, – в молодости своей прославился мужеством и благородством в турнирах! И мне жаль видеть, что новое поколение относится к этому торжеству отваги с таким пренебрежением.

– Le Chevalier sans peur et sans reproche[152]– это весьма эпично, – согласился стриг легкомысленно. – Не следует так сокрушаться о молодом наследии, баронесса – взгляните на Эриха. Я уже успел услышать о его подвигах.

– О, да, – язвительно усмехнулся фон Лауфенберг. – То, как он проехался по грязи всей физиономией – это, несомненно, величайшее из достижений. Такой мощной борозды в земле не оставлял еще никто за всю историю турниров.

– И вы удивляетесь, что я не участвовал? – сморщил нос фон Вегерхоф, не дав юному рыцарю разразиться ответной тирадой. – Грязь, кровь, испорченное платье и сотрясение мозга… Que c’est vilain[153].

– Слава, – все же вклинился Эрих оскорбленно. – Возможность вознести честь своей дамы. Приз, в конце концов. Неужели вам ничто не близко?

– Слава нужна юным, – отмахнулся стриг. – Приз – неимущим. А дамы, чья честь требовала бы возвышения, у меня нет.

– И напрасно, – наставительно проговорила баронесса фон Герстенмайер. – В ваши годы, барон, пора становиться мужчиной, пора думать о семье и потомстве. Подумайте о будущем вашего рода; вы единственный фон Вегерхоф, оставшийся в живых, и что же будет, если с вами приключится несчастье?

– К примеру, если свернут шею на турнире, – согласился стриг, адресуясь к фон Лауфенбергу, и тот пренебрежительно фыркнул. – Семейная жизнь, баронесса! Господь с вами; я еще слишком мало пожил, чтобы собственными устами изречь перед алтарем «да, казните меня».

– Вам нужна серьезная женщина, – категорично возразила та, и Курт услышал, как Адельхайда рядом с ним вздохнула с усталым недовольством. – Которая могла бы вас воспитать.