Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

— Стой, — приказал комиссар. — Каждый действует так, как было условлено. Раненых на самолет.

Шокшин и еще один боец стали вытаскивать из лодки небольшие свертки. Даша бережно положила раненого в лодку, и отец, управляя одним веслом, повел ее к самолету.

Я подошел к берегу, остановился рядом с прилетевшим товарищем.

— Вторым на самолет — Николаева, — распорядился комиссар.

— Но ведь там всего два места. Ивана Фаддеевича надо, — внезапно женским голосом произнес прибывший на самолете человек.

Это, вероятно, была медсестра госпиталя.

— Ивана Фаддеевича больше нет, — тихо и строго сказал Кархунен.

— Ивана Фаддеевича? Этого не может быть! — Голос показался мне очень знакомым.

— Аня, Аня, — сказал Иван Иванович, — комиссар говорит правду.

И как это он раньше, чем я, понял, что перед нами стоит Аня? А говорят еще, что сердце вещун. Правда, она стояла спиною к месяцу и лицо ее было во тьме. Правда, мысли мои были сейчас в лесу, у изодранной плащ-палатки.

— Аня! — Я подошел к ней. Мне очень хотелось обнять ее, прижать к своей груди и сказать все ласковые слова, какие я знал. Но на нас смотрело несколько человек, и поэтому я только подошел к ней поближе и сказал: — Как же это?

— Меня сюда не пускали. Я настояла. Даше без меня трудно. Одним словом, Даша, я бинты привезла и марганцовки. Последний Час, я тебе «басы» достала, полный комплект. Ребята, вам табачку!

Тут Аня сама обняла меня и при всех поцеловала в губы… Она держала меня за руку крепкими пальцами, сильно сжимая мою ладонь, как делала всегда, когда волновалась.

Отец перевез на самолет второго раненого. Мотор ревом разорвал глухую тишину лесного озера. Побежали круги и накатывались волной на песчаный берег. Самолет оторвался от озера, взмыл вверх и скрылся из глаз.

— Иван Фаддеевич, Иван Фаддеевич… — вдруг прошептала Аня и закрыла лицо руками.

Я отвел ее руки от лица.

Влажные глаза Ани блестели при лунном свете. Где-то опять пищали лесные и болотные птицы, завел свою песню северный соловей…

— Иван Фаддеевич, Иван Фаддеевич… И Катя, Катя… — прошептала, с трудом сдерживая рыдания, Аня.

— Что ты говоришь?.. Не может быть!

— Может, — так же тихо сказала Аня. — Может…

В кармане моей гимнастерки вчетверо сложенная бумажка с неровными краями, и на ней карандашом написано Катино заявление…

* * *

Мы собрались около лесной избушки.

На повестке заявление Кати, то, которое она, торопясь, сунула мне в руки перед уходом на задание.

Скоро рассвет, но было еще темно, и выражение лиц обступивших меня людей я скорее угадывал, чем видел. Зато голоса получили какую-то большую силу выражения. Я рассказал про последние минуты жизни Ивана Фаддеевича, а затем при свете спички прочитал Катино заявление.

Все слушали молча.

— Здесь приложены рекомендации Сережи Жихарева и Ани, которые учились с ней в одном классе.

И тогда начала говорить Аня. Говорила она, волнуясь, сбиваясь и то замедляя свой рассказ, то торопясь. Звонкий, искренний голос ее до глубины души трогал каждого, и все мы слушали затаив дыхание, не проронив ни единого слова.

— Ночью дошли мы до реки. Надо переправляться. А на том берегу, слева у костров, финские солдаты, справа — пикеты. На этом берегу тоже солдаты. На мосту часовые. Не обойдешь. Вот и решили в темноте переплыть. Переплывем — и в лес. Разделись и поплыли. У Кати в руках сверток с одеждой. А вода быстрая-быстрая… Плывем мы рядом, и вдруг Катя начинает задыхаться. «Судорога. Левую ногу свело».

Испугалась она, стала загребать руками вразнобой. Воды хлебнула… А течение быстрое, несучее. Вокруг темным-темно. Катя спрашивает меня: «Доплывешь?» — «Доплыву. А что?» Ей и говорить трудно. Дыхание прерывистое. А мы все плывем, холодно.

«Если я закричу, солдаты меня спасут. Спасут! Боюсь, что закричу», — шепчет она.

Если бы она крикнула, то, конечно, я бы пропала и пакет остался недоставленным.

«Нет, не буду кричать», — говорит Катя.

У Ани перехватило горло. Она остановилась, оглядела нас, вздохнула поглубже и продолжала:

— И холодно так, и темно. А на другом берегу костры и около них солдаты. Я хотела спасти Катю. За волосы схватила и потянула к себе. А дыхания у меня уже не хватает. Катя еще раз вынырнула и говорит: «Плыви». Я чувствую, если около нее останусь еще минуту, не выплыву. А у меня пакет в берете, на голове. Я поплыла к берегу. Как добралась — не помню. Выползла на берег. Сижу, смотрю на реку и хоть знаю, что нет, не будет Катюши, а все надеюсь: вдруг выплывет, вдруг спасется…

Потом начался дождь. И я, голая, в одних трусах, с компасом на руке, пошла на восток. Комары замучили. Вся веткой исхлесталась. К вечеру встретила меня наша разведка и доставила на место.

Аня замолчала.

У меня щипало в горле. Я никак не мог представить себе Катю, этого круглого, смешливого и живого медвежонка, утопленницей.

— Ты, Дашенька, не плачь, не плачь, — обратилась Аня к Даше, у которой дрожали плечи от сдерживаемого рыдания. — Мы не будем спокойными, пока ходят еще в наших лесах и по нашей земле враги, пока гибнут такие люди, как Катя.

Мы приняли Катю в комсомол.

Я закрыл собрание.

— Ну, а теперь все, за исключением часовых, пусть отдыхают, — приказал комиссар.

Он подошел к Ане.

— Расскажи мне всю правду: что на фронте? Какие успехи? Только чистую правду, выкладывай!

— Только чистую правду, — сказала Аня, в первый раз сегодня улыбнулась и взяла за руку комиссара, — чистую правду. Самую что ни на есть… Орел взят нашими войсками! Да! Да! Наступление немецкое отбито. Наши наступают… Летом! Вот и все… Впрочем, вот, — она вытащила из кармана несколько номеров «Правды» и «Ленинского знамени». — Здесь и приказ есть и последние сводки. На нашем фронте наступает Лундстрем… И с успехом.

Словно какой-то камень тяжелый упал у меня с души. Значит, я не врал Ивану Фаддеевичу!

Наша армия наступает летом.

Взорванный нами мост — как раз на той дороге, которая ведет к дивизии Лундстрема. Враги не могут подбросить своим ни боеприпасов, ни техники. Ведь и в этом последнем походе за каждого погибшего нашего товарища мы взяли по двадцать неприятельских жизней.

Вместе с комиссаром мы идем к лесной избушке. Рядом со мной Аня. Приходим в штаб отряда.

— Почему ж ты мне сразу этого не сообщила? Я бы на собрании сказал, всем стало бы легче…

— Растерялась… Вышла я, как вы наметили, в