Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш

— Эта надпись касается только врагов наших, — промолвил мне командир. — Ты помни, Сынок, не про нас она. Мы и мертвые должны кусаться. Вот! Что ж, даже спасибо не говоришь?..

— Спасибо, Иван Фаддеевич, спасибо, и не только за нож. — Но я не успел высказать Ивану Фаддеевичу, что теснилось в моем сердце: трижды прокуковал Иван Иванович.

Это был сигнал тревоги.

Мы знали, что враги преследуют нас, но никто даже и не предполагал, что их головная группа находится всего в одном часе ходьбы от отряда. Теперь же, сначала услышав треск ломающихся под ногами солдат сучьев, мы вскоре увидели и их самих.

И по треску, с которым они приближались, и по тому, как озирались по сторонам, сразу можно было понять, что перед нами на этот раз немцы.

Их было около двух десятков.

— Ку-ку!

И мы дали первый залп.

Сразу же все солдаты попадали на землю. Поди-ка разбери, кто уничтожен, а кто просто лег. Что не все убиты, можно было понять хотя бы по той отчаянной, неприцельной стрельбе, которую они вели. Били они главным образом по веткам, по вершинам, — вероятно, потому, что там отыскивали кукушку-снайпера.

Как бы то ни было, но пули их чиркали по стволам деревьев, царапая кору высоко над головами.

Рядом со мной упала срезанная пулей ветка.

— Титов, дай мне автомат, — вдруг приказал Иван Фаддеевич. Он сам перевернулся и лежал теперь на правом боку. — Дай автомат, — снова приказал он.

Ослушаться его было невозможно.

Я вытащил из мешка свой ППШ, а Лось и Иван Иванович подбросили патронов. Я набил диск и передал Ивану Фаддеевичу заряженный автомат.

Это заняло всего минут пять, во время которых немцы почем зря расходовали свои патроны. Мы не отвечали, и наше молчание пугало немцев.

— Командовать буду я! — сказал Иван Фаддеевич. Лицо его было искажено болью. — Командовать буду я, — повторил он, и я передал это Лосю, а Иван Иванович, лежавший справа от командира, передал Ниеми.

И тогда Иван Фаддеевич сказал мне:

— Я принимаю на себя удар. Кийранен и Ниеми пусть обходят справа и ударят с тыла по фрицам, а ты, Сынок, и Лось заходите слева и тоже бейте сзади. Мы их всех уничтожим.

— Я остаюсь с вами, — сказал я.

— Дай гранату и исполняй! — услышал я прежний грозный голос командира.

Сняв с пояса, я передал ему две гранаты.

Подняться на ноги у него не было сил.

— Исполняй приказ, — резко повторил он.

Наверное, из-за волнения во время боя я мало запоминаю то, что делается вокруг, и поэтому не могу описать эту ночную схватку. Ведь когда мы отползали назад, обходили с фланга и заходили в тыл немецкой группе, все мои мысли были около Ивана Фаддеевича, который лежал на плащ-палатке, один в темном лесу. Мы услышали, как он начал редкими выстрелами отвечать врагам, отвлекая их на себя. Тут и мы открыли по немцам огонь в спину.

Они этого не ожидали. Заметались…

Потом, по силе огня сообразив, что единственный их шанс — прорваться вперед, они с криками устремились на Ивана Фаддеевича. Мы сразу все поняли.

— Идем! Быстрее! — сказал мне Лось, вставая во весь рост.

Мы устремились вперед, стреляя в немцев сзади. Нас поддерживали огнем Иван Иванович и Ниеми. Но мы были слишком далеко от плащ-палатки. Мы не могли успеть.

Немцы бежали прямо на Ивана Фаддеевича.

Они были уже в нескольких шагах от него, и тут я увидел вспышку пламени и услышал грохот взрыва.

Не оглядываясь, не оберегаясь, Лось бежал прямо к Ивану Фаддеевичу.

Рядом с телом Ивана Фаддеевича лежали и четыре эсэсовца. Остальные бежали.

И снова в лесу стало тихо-тихо, как будто не было только что схватки и этого взрыва. Но все это было! Вот она, разодранная в клочья, пропитанная кровью плащ-палатка, и окровавленное тело командира.

Я снял пилотку и обнажил голову.

Долго стоял я в немом оцепенении.

Ниеми обходил место боя, считая убитых. Я насчитал семнадцать.

Теперь отряд может быть сутки спокоен. Опасаясь засады, враги не пойдут по следам, будут ждать нас на дорогах.

— Прощай, Иван Фаддеевич, — сказал Лось и, оторвав кусок плащ-палатки, положил его в карман.

Мы прикрыли тело командира хвоей и мхом.

— Пошли, — скомандовал Иван Иванович.

И мы двинулись в путь.

Лес стоял мрачный, казалось, ко всему равнодушный.

Лось тихо заговорил:

— На подледном лове мы промышляли однажды. Ветер поднялся. Оторвал нашу льдину от припая в открытое море. Не верили, что спасемся. А все ж легче было… Эх, Иван Фаддеевич!.. — Лось замолчал. До утра он больше не проронил ни слова.

…Сквозь лесные заросли блеснуло долгожданное Оленье озеро. Вот оно какое, наше спасение или погибель, — широкое-широкое. А противоположный берег далеко… Здесь, в этом месте, не переправишься.

Подступавшие вплотную к воде деревья густого леса отражались в ровной, словно лакированной, глади озера. Казалось, в опрокинутом отражении каждого дерева, несмотря на наступающую полутьму, можно было различить каждую отдельную веточку, каждую хвоинку, каждый замерший в вечерней тишине листик.

Отражение облаков в глубине озерной глади было еще причудливее и прекраснее, чем сами облака. Вокруг — тишина. Только где-то слышались тоненькие птичьи голоски. Высокая трава стояла выпрямившись, и на воде, среди этой травы, мерцали голубые звезды. Хотелось петь, видя такую красоту, и плакать.

Иван Фаддеевич никогда больше не увидит этот мир…

— Титов, что это была за стрельба? — спросил обеспокоенный комиссар, выходя из-за камня.

Итак, мы вышли на условленное место.

Я рассказал комиссару все.

Он стоял с окаменевшим лицом, строгий и так смотрел на нас, словно мы были во всем виноваты.

Он хотел что-то сказать, потом передумал и, наклонив голову, тяжело вздохнул. Раздалось отдаленное приближающееся гудение самолета.

Я взглянул на часы. На этот раз самолет не опаздывал.

В воздух взметнулись и рассыпались там искрами три малиновые ракеты.

Мотор заглох: самолет шел на посадку. Круг над озером. Второй круг, пониже и поменьше, и вот уже самолет, отражаясь в озере, пролетает над лунной дорожкой. Вот коснулся поплавками озерного зеркала, и зарябила вода. Круги, расширяясь, побежали к берегу. И точно, как было условлено, всего в нескольких метрах от большой гладкой скалы самолет остановился.

В берег плеснула волна, и снова все стало тихо.

Было самое темное время суток.

Маленькая резиновая лодка быстро отделилась от самолета и, всплескивая веслами, пошла к берегу.

Три-четыре взмаха весла, и, раздвинув прибрежную высокую траву, нос лодки коснулся берега. Несколько партизан метнулось навстречу.

Черная