Красный флаг. История коммунизма - Дэвид Пристланд

Особенно враждебно относились к стахановцам, которые сотрудничали с управляющими, чтобы переработать по плану, и, как в СССР в 1930-х годы, другие работники вынуждены были делать то же самое. Рабочий завода осветительных и электрических приборов в северном Будапеште Янош Станковиц был отправлен в СССР после 1945 года и работал на советском заводе, где стал стахановцем. После возвращения в Венгрию он сопротивлялся и не хотел выполнять стахановские нормы, отвечая партийным агитаторам: «Сталин может засунуть смену себе в задницу, я работал на него бесплатно три года, мне не давали даже необходимой одежды, меня освободили, так почему я должен опять на него работать?» Сейчас у него были серьезные проблемы, и другого выбора, кроме как сотрудничать и стать стахановцем, у него не оставалось, но вместе с тем он получая и хорошую зарплату. Его коллеги, естественно, злились из-за его готовности перерабатывать норму и говорили ему: «Возвращайся в Советский Союз, если тебе там так нравится».

Разумеется, коммунисты могли объяснить неравенство, исходя из идеологической схемы Маркса: на низшей ступени социализма работал принцип «каждому по труду». Но можно понять и то, что многие видели в новом режиме предательство социалистических ценностей, которые партия так громко провозглашала, а марксизм предоставлял им готовый язык протеста. В январе 1949 года рабочий в анонимном письме Хилари Минцу, министру промышленности Польши, подписанном «Последователь учения Маркса и Энгельса», говорил: «Вы заявляете, что заводы, на которых мы работаем, — это исключительно наша собственность, только наша, а получается, что мы только жалкие слуги с меньшей зарплатой, чем на частных фабриках. Кроме того, если это наша собственность, то доход завода должен быть распределен между рабочими, и мы бы платили налоги, как платят частные фабрики. Вам это не нравится, не так ли? Потому что тогда не было бы денег, чтобы построить ваши дворцы с квадратными метрами для каждого бюрократа…»

Оставалась одна сфера жизни, где режим допустил чрезмерное равноправие в среде рабочих: положение женщин. Коммунисты настаивали, чтобы женщины были заняты на всех видах работ, даже тех, которые традиционно выполняли мужчины. Некоторые женщины становились партийными активистками и героическими работницами, но на их пути было множество препятствий. Мужчины обычно успешно противостояли найму женщин, и женщинам оставалось только исполнять традиционно женские роли, зарабатывая меньше, чем мужчины. В то же время жизнь героических работниц, трудившихся несколько смен, чтобы перевыполнить план, трудно было совместить с семейной жизнью.

Это являлось не единственной уступкой восточноевропейским рабочим, на которые оказался вынужден пойти режим. Во многих регионах предшествующие социалистические культуры Придавали рабочим уверенность при сопротивлении коммунистам; в ГДР, например, старые рабочие социал-демократы писали больше всего жалоб. В некоторых случаях идеал создания «нового социалистического человека», полного веры в коммунистическую идеологию, был более или менее забыт. Польский социолог Анна Свида-Зимба заметила, что пока рабочие трудились, допускалась идеологическая некорректность: «При контактах с рабочими я была поражена свободой их самовыражения, их агрессивным отношением к вышестоящим чиновникам и системе того времени, что иногда очень остро выражалось на общественных собраниях… Дело было не в индивидуальной храбрости в том обществе, а в правящей идеологии, а также общественной практике сталинской системы». В отличие от интеллигенции, которая должна была придерживаться партийной линии, «обязанностью рабочих был сам труд, реализация шестилетнего плана. Взгляды и мнения можно было выражать безнаказанно, но малейший знак реального отказа от работы мог быть урегулирован совершенно по-разному…»

В то время как восточноевропейские коммунистические режимы имели дело с промышленной рабочей силой, существовавшей ранее, и должны были идти на компромисс с рабочими, китайские коммунисты занимали более жесткую позицию. В 1949 году промышленное производство велось здесь в основном на базе мелких мастерских. Сами коммунисты создали крупную промышленность — то же, чего СССР добился в 1930-е годы, — и их крупные заводы и фабрики были построены по примеру заводов, описанных в советских учебниках. Это помогло режиму направлять рабочую силу. Более того, разрыв между сельской и городской экономикой был даже больше, чем в Восточной Европе и СССР, но в экономике Китая имелся большой излишек рабочей силы. Тем не менее режим не мог обеспечить всех желающих трудом на производстве, но тем, кому удавалось найти выгодное место с относительно высоким заработком, быстро поднимались на вершину трудовой иерархии. Под ними находилась группа менее привилегированных и защищенных рабочих мелких заводов, в то время как на самом дне была масса крестьян, которые после 1955 года оказались основательно привязаны к земле. Осознавая свое преимущество, городской рабочий класс стал более восприимчив к интенсивной партийной пропаганде.

Несмотря на это, многие черты высокого сталинизма не прижились на китайских заводах. Советскую сдельную систему оплаты труда, введенную между 1952 и 1956 годами, было трудно поддерживать в условиях, когда опытных управляющих мало. Это породило вражду среди рабочих, которые привыкли к более эгалитарному режиму войны[555]. Жесткую, восьмиступенчатую схему советского стиля, которая применялась в разных районах Китая, постоянно критиковали за ее произвол. Попытки разделить рабочую силу на восемь ступеней достигли абсурда: управляющие шанхайского универмага пытались определить «уровень умений» продавцов с помощью «теста на вкус вслепую», предполагающего точное определение количества табака; некурящие, естественно, были недовольны. Тем временем власть управляющих разжигала негодование, особенно среди сотрудников бывших частных фирм, где старый «капиталистический» владелец был официально назван новым «социалистическим» управляющим. Недовольства и злость, как порох, наполняли бочку, которая могла взорваться в тот момент, когда Мао начал сомневаться в иерархии так называемой советской модели управления в конце 1950-х годов.

Такой кризис начался гораздо раньше в Европе, когда государственные режимы усилили давление на рабочих, в то время как зарплаты понижались. В Венгрии, например, зарплата уменьшилась на 16,6% в период с 1949 по 1953 год. Рабочие стремились выражать свое недовольство косвенно, например, уходя в самоволку, часто меняя работу и задерживая производственный процесс. Но время от времени вспыхивали крупные забастовки, неизбежно влекшие за собой репрессии; 31,6% «политических» заключенных чехословацких тюрем были рабочими. В начале 1950-х годов стало ясно, что попытки коммунистов мобилизовать рабочих в новую трудовую армию зашли в тупик. Если они были настолько безуспешными в своих призывах к предполагаемому рабочему передовому отряду, вряд ли бы «отсталое» крестьянство охотнее поддержало наборы добровольцев, призванных участвовать в новых коммунистических проектах.

В апреле 1952 года китайский путешественник, более скромный, чем Мао или Лю, приехал в Советский Союз. Гэн Чансо, крестьянин из деревни Угун (примерно 120 миль к югу от Пекина), впервые прибыл в Москву, где воодушевленно праздновал 1 Мая на Красной площади, а потом поехал на Украину, где вместе со своей делегацией инспектировал колхозы, включая образцовый колхоз «Октябрьская победа». Гэн и его коллеги-китайцы были потрясены роскошью: вода, электричество, изобилие еды и чистые прочные дома, оборудованные телефоном. Гэн еще сильнее удивился тому, что было источником этого богатства — чудесный трактор, который с легкостью делал то, что крестьяне Угуна не выполнили бы при наличии 150 животных и 150 плугов.